Мотает Петра Николаевича из стороны в сторону. Конечно – из-за тяжести. И по другой ещё причине. Но на ногах держится – не падает, стойкий. Идёт – как бык пописал – по траектории такой.
– На щуку собрались? – спрашивает Февруса.
– Да так, – говорю, – блесну помочить.
– Мог бы и дома в бочке помочить, – говорит Флегонт. – А то сюда ишшо ташшиться, время здря тратить.
– Ну чё, давайте, – говорит Артемон Карпович.
– Давайте, – говорит Пётр Николаевич.
– Мне пока хватит, – говорю.
– А точно хватит?
– Хватит, хватит.
– Чё-то ты, паря, удивляшь! Не заболел ли?
– Нет. Как бык… После, за ужином, добавлю.
– А за обедом?
– Ну, и за обедом.
– Мы поглядим… то чё-то это… как-то ты это… напрягашь.
– Ну, извините.
– Твоё дело.
На автопилоте, смотрю, бывший лётчик – как трезвый. Но глаза-то выдают – добрые-добрые. Как у капибары.
Не разругались – слава богу. И плохо было бы – в гостях-то.
лось. Чё ж рисковать, и не рискуем – оскоромиться-то, оскверниться.
– А рыбу? – спрашивает Пётр Николаевич.
– Если без чешуи, нельзя, – отвечает Артемон Карпович. – Налима, стерлядь, осетра.
– Есть у них чешуя…
– Какая чешуя?!
– Но очень мелкая, – говорю я.
– А ты когда-нибудь их видел, таких рыбин?
– Конечно, видел. Не только видел, и ловил.
– Не знаю, чё ты там ловил, вшей водяных, наверно, да жуков-плавунцов... Нет никакой там чешуи, – возражает Артемон Карпович. – Какая чешуя! Из рук выскальзывают, их возьми-ка. Поймал ельца, ерша, язя, дак те шершавы. Этих зажал в руке – не выскочат. А те – как сопли. И где, скажи, там чешуя? Несёшь, чё в голову тебе надует… враг ли нашопчет.
– Мне кажется, – говорю я, – что Господь тебя не спросит, когда ты явишься пред Ним, что ты ел, с копытами, без них ли, с чешуёй, без чешуи ли…
– Тебя, быть может, и не спросит, а сразу в ад определит… Мне кажется… Перекрестись, – говорит Артемон Карпович. И говорит: – А ты откуда знашь, спросит не спросит?
– Спросит, любил ли ближнего, давал ли милостыню…
– Вот тут ты, паря, помолчи!.. А съели яблоко запретное, спросил? Спросил. Сказано, не вари козлёнка в молоке матери его? Сказано?
– Сказано.
– Запрет? Запрет. И, значит, чё-то можно есть, чё-то нельзя. Вроде и яблоко с виду обычное… Запрет нарушил, получи… И получали. Да исчё как. Живы остались, дак и ладно. Молитвенникам благодаря – те упросили. И милости, канешна, Божьей.
уж чё… Отец мой праведником был: вертолёт тока заслышит, на крючок в избе закроется. Ты вот слыхал об Аввакуме?
– О протопопе?
– Ну.
– Конечно.
– Слыхать-то, может, и слыхал, да вот услышал ли? Не удивительно.
Блатным не был, хоть и отсидел после, как узнал я позже.
У главы села есть рация космическая, так – на няё и дозвонилась.
– Ну, до утра не до утра, но с полчаса ещё попарился бы… И натопил же ты, Артемон Карпович, – говорит зять тестю.
– Не я топил, Улита Савватеевна. Я тока дров ей наколол.
– Спасибо вам, Улита Савватеевна, – говорю я.
– Не за чё, – говорит Улита Савватеевна. – Печка топила, а не я.
