буду любить твою дочь, князь, так, что каждая моя метель будет затихать перед ней, а морозы не причинят ей вреда,
– Ты собираешься её съесть? – повторяет Март, когда никто из нас не даёт ему ответа. – Не знал, что люди едят друг друга. Это странно. Не ешь сестрицу, братец Февраль, разговаривать с ней приятно. Да и пироги она печь умеет.
Я хочу сказать, что твой друг всё время был мёртв! – радостно заключает Март, выбивая остатки почвы у меня из-под ног.
– Я звала тебя.
– Точнее, вопила так, что я пирогом подавился, – мальчишка смешно кривит лицо. – Неприятное чувство, кстати. Мне не понравилось.
– Вроде в ваших смертных сказках спящих будят поцелуем, а ты меня ударила,
– Ты блины ртом ел или в уши заталкивал?
прекрасна, как луна на чёрном небе самой длинной зимней ночи.
– Отступишь, если отец не разрешит?
– Не отступлю, – едва касаясь моей щеки пальцами, отвечает он. – Уже и так все считают, что я крал младенцев и убивал каждого, кто совался в мой лес. Звание похитителя молодых дев хуже мне не сделает.
– Потому что Февраль запретил к тебе являться во взрослом облике. Пригрозил, что все подснежники мои заморозит в метелях своих,
– Вы, смертные, слишком высокого мнения о своих душах и жизнях. Будто они всем так нужны, хотя у большинства внутри гниль да обман. А если не так, то малодушие или тщеславие
