Бледное, с воспаленными красными веками, с губами надутыми, как у мальчика, поставленного в угол, с волосами взъерошенными, как будто вставшими дыбом. Казалось, что это не он, а кто-то другой – двойник его, «самозванец», «император-выскочка».
Приблизил лицо свое к зеркалу. Губы искривились в усмешку, зашептали беззвучным шепотом:
– Штабс-капитан Романов, а ведь ты…
Отшатнулся в ужасе: казалось, что это не он, а тот, другой, в зеркале, смеется и шепчет:
– Штабс-капитан Романов, а ведь ты…
Константин – зверь, а Николай – машина. Что лучше, машина или зверь?
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты сладкого свиданья.
Атака за атакой, как волна за волной, разбивалась о четырехугольник, неколебимый, недвижный, и, с каждым новым натиском, он как будто твердел, каменел. Опирался о скалу Петрову и сам был как эта скала несокрушимая.
святая трапеза Российской вольности.
святое знамя Российской вольности
Да, неколебимая крепость этого стального четырехугольника – святая крепость человеческой совести.
Да, неколебимая крепость этого стального четырехугольника – святая крепость человеческой совести.
Да, неколебимая крепость этого стального четырехугольника – святая крепость человеческой совести.
Да, неколебимая крепость этого стального четырехугольника – святая крепость человеческой совести.
