Свободу нам дарит жизнь. А мы не ценим ни ее, ни ее дары. О какой свободе может идти речь под боком у народа, который к смерти относится как к матери родной. Или к девке распутной. Все одно — мы радость испытываем от ее приближения. В западной традиции смерть предстает перед нами в мужском обличии. Это служащий, который приходит по истечении срока контракта на жизнь. Чисто деловые отношения. Ничего личного, это просто бизнес. А у нас смерть — женщина. Значит, не деловые отношения, а служебный роман. Тут мы чем-то напоминаем римлян. Имперские военачальники, бывало, выводили перед когортами обнаженных девок незадолго до боя. Те распаляли солдат своими танцами. Наслаждение и смерть сливались перед глазами легионера. Думаю, такие же девки пляшут перед нашим народом.
ведь ты когда-то был способен на поступки. Ведь плюнул же ты в платок классной».
Отпускаю экран и с негодованием трещу клавиатурой.
«Какой же это поступок? Я этого плевка потом стыдился».
«Только мертвые не стыдятся. Ты наплевал на приличия, чтобы выразить свой протест. Разве это не поступок?»
«Я просто поддался собственному негодованию. Какой же это протест?»
«Сейчас для протеста и этого достаточно. Кроме того, порой достаточно поддаться собственным чувствам, чтобы спасти человека».
Он служил в Польше. Там ему приходилось нести караул рядом с памятником воинам-освободителям, а значит — терпеть оскорбления от прохожих и польских солдат, которые также стояли на посту. Отвечать начальство строго запрещало. Так продолжалось изо дня в день. Однако в один из вечеров по завершении караула наши солдаты молча сняли форму и побили польских братьев по оружию. Затем вновь оделись и сдали пост. Формально приказа они не нарушали: им не пришлось отвечать — били поляков в полном молчании. Кроме того, даже форма не помялась. Оскорбления утихли.
М-да, как просто человека сделать шизофреником или агрессивным психопатом. Достаточно лишь воображения врача. Они, как художники, красят человека в разные болезни.
Полных имён не будет, как и не будет протокола — и то, и другое мешает общаться.
Фээсбэшники дымят молча. На лице кучерявого рябит улыбка, а у его напарника взгляд гуляет где-то за моей спиной. Один добрый, а другой злой. Извечная парочка. Хотя нет. Один весёлый, а другой безразличный. Убить может и тот и другой. Только один будет смеяться при этом, а другой зевать.
«Ты готов страдать за других, лишь бы не страдать за себя. Тебя уже давно не пронзал страх за самого себя, и в глубине души ты жалеешь об этом. Ты согласен искупить грехи других и выстрадать за них. Согласен, чтобы тебя распяли. Ведь тогда не нужно будет думать о собственных грехах и собственных страданиях».
Множество одинаковых лиц парят в темноте. Рядом проплывает гигантская улыбка. На меня отовсюду взирают десятки глаз. Но все они пусты. В них нет жизни. Одни лишь пиксели.
Искусство — это оружие.
— Что?
— Пикассо так говорил.
— Когда не знаешь, что перед тобой, можно смело утверждать — это произведение современного искусства, — я чешу затылок.
