лейтмотивом ее и моей жизни — толстовским «против течения»! — хотя бы собственной крови — и против стояния — всякой среды (стоячей воды).
нечеловеческое одиночество, холодившее кровь в жилах его собственных детей. Нечеловеческое одиночество служения.
Только в Сереже, еще не тронутом жизнью, мы видим упокоение покорности, в ней — ожесточение покорности.
ледяные большие проницательные глаза, только на живое глядевшие оловянно.
Иловайский же жил — в Иловайском жило непоправимое сознание правоты. Как судить непогрешимость?
Ибо что же все художество, как не нахожденье потерянных вещей, не увековечение — утрат?
Все, что любила, — любила до семи лет, и больше не полюбила ничего. Сорока семи лет от роду скажу, что все, что мне суждено было узнать, — узнала до семи лет, а все последующие сорок — осознавала.