– «Дорогие ребята! Пионерская организация, известная своими славными делами, прислала меня к вам, нашим младшим товарищам…
– «Чтобы я закалил вас и подготовил нам достойную смену…
«Дьяволенок» снова был в действии. «Дьяволенок» – это я, это мое прозвище с детства, с первого класса.
Между прочим, большая благодетельница: уступила мне свою комнату, а сама переехала к сестре на другой конец Москвы.
Получается, что она ничего, не тычет в нос своей добротой, как другие.
Ну, отдала комнату и отдала и не напоминает. Но зануда! У-у-у, зануда номер один.
Она воспитывала меня с пеленок: говорят, запрещала писаться и плакать. И вроде бы ей удалось кое-чего добиться, но я думаю, это легенда, которую она распространяла сама. Не верится, чтобы я с моим характером поддался ей. Ни за что!
В общем, она умоталась, и слава богу, потому что я не люблю, когда меня постоянно воспитывают.
й сигналил песенкой.
– Это морзянка, – вмешался в разговор Сергей Алексеевич. – Точка, тире; три тире; точка, тире, две точки; точка, тире, точка, тире… Значит «Коля».
– Здорово! – сказал Коля. – Вы что, радист?
– В некотором роде, – ответил Сергей Алексеевич. – Военный радист.
На набережной в винном магазинчике Юрка увидел все же Тиссо.
– Вон дядя Гена, – сказал он, просунул голову в дверь и спросил: – Дядя Гена, вы домой идете?
Тиссо оглянулся и отрицательно покачал головой.
– Давай подождем его, – предложил Коля.
– Давай, – охотно согласился Юрка и посмотрел на Сергея Алексеевича. – Мы подождем Тиссо.
Они думали, что старик уйдет, а он тоже остановился.
Здорово он им надоел. Ну конечно, что этим счастливым мальчишкам до него или до Витьки. Они влюблены в цирк, который им кажется всем миром, и в этого «необы
убами была щелочка, и он умел петь. Когда он был совсем небольшой и его рано укладывали спать, то сын, бывало, начинал петь и пел долго-долго, так и засыпал с песней.
Сергей Алексеевич немного успокоился и стал смотреть представление. Тем более что на арене выступал наездник-жонглер. В нем он узнал того самого молодого человека, которого видел утром с Юркой.
– Это Тиссо, – сказал Юрка с гордостью. – Он у нас живет.
В это время лошадь начала под музыку танцевать вальс, а Тиссо, стоя на ее спине, продолжал жонглировать маленькими белыми мячиками.
б.
Рита развернула письмо и стала читать. Она надеялась, что в письме есть хоть строчка, хоть полстрочки, где Глеб писал о ней. Она отлично знала Глеба и умела даже читать то, о чем он не писал, а только думал. Но сейчас, в этом письме, ни в словах, ни за словами, о ней не было ни строчки. Видно, Глеб очень обиделся на Риту, раз ничего ей не писал. Видно, он считал, что она неправа. Может быть, он подумал, что она, как многие другие, перестала ему верить.
Рита вышла за палисадник и села на скамейку. Было темно. Где-то лаяли собаки, где-то разговаривали. Вышел хозяин и сел рядом с Ритой. Это был совсем старый грузин, маленький, худой, с морщинистым, загорелым, иссушенным лицом. Говорил он с сильным грузинским акцентом.
– Гамарджоба, – сказал старик.
– Что такое гамарджоба? – спросила Рита.
– Редкое слово. По-русски: здравствуй. Но это не совсем точно. Я говорю: гамарджоба! Значит, желаю тебе успеха, победы.
– Хорошее слово, – сказала Рита.
– Раньше, очень давно, – сказал старик, – я подолгу сидел на этой скамейке один. Гулял один, уходил далеко в горы один. И совсем не скучал. А теперь не могу. Думаете, от старости? Стал ты старый, Ираклий, и поэтому тебе тяжело одному. – Старик замолчал.
Рита тоже молчала.
– Теперь мир какой-то беспоко
Вечером Рита долго не могла заснуть. Тогда она окликнула Павлика – хуже всего, когда не спится, а ты один. По Павлик не ответил.
Рита зажгла свет и увидела в кармане рубашки письмо. Она оглянулась – не проснулся ли Павлик. Нет, Павлик не проснулся. Он лежал на боку, подсунув под щеку ладонь, совсем как Гле
Что ты, понимаешь, Головин, что ты, понимаешь, панику сеешь. Паникер ты, понимаешь. Человек, то есть я, только приехал, устал с дороги. А ты ему вцепился в бороду: подавай трубы.
В общем, пришлось мне самому ехать в город за
