Много теряешь ты, не видя того клоуна, в коего превращаюсь я всякий раз, когда в обществе говорят о ней!
Как преследует меня этот образ! Наяву и в сновидениях он переполняет мою душу! Стоит мне сомкнуть веки, как вот здесь, в этом черепе, перед внутренним моим взором, являются ее черные глаза. Здесь! Я не могу это выразить. Закрываю глаза – они тут как тут; словно море, словно бездна зияют они передо мною и заполняют все пространство, все закоулки моего духа.
Я увижу ее!» – восклицаю я, пробудившись утром и радостно приветствуя солнце. «Я увижу ее!» – и одно это желание тотчас вытесняет из груди моей все прочие. Всё, всё сливается и растворяется в сей лучезарной перспективе.
Человеческая природа имеет свои пределы: она способна переносить радости, боли, страдания лишь до определенной степени и гибнет, как только они превышают допустимый предел.
26 ноября
Порой я говорю себе: твой жребий не сравним ни с чем; все остальные люди – счастливцы, ибо так еще не мучили никого! Затем читаю древнего поэта, и мне кажется, будто он писал обо мне. Мне так тяжело и больно! Неужто на этой земле и до меня людям знакомы были подобные муки?
Но зачем мне это? Отчего я не держу при себе все свои страхи и горести? Зачем омрачаю ими и твою душу? Зачем то и дело даю тебе повод жалеть и бранить меня? А впрочем, все равно, видно, и это написано мне на роду!
В самом деле, коль скоро мы так устроены, что все соотносим с собою, а себя соотносим со всем, то счастье наше или горе зависит от вещей и явлений, окружающих нас, и потому нет для нас ничего более опасного, нежели одиночество.
но стоит мне затем вспомнить басню про коня, который, пресытившись свободой, предпочел ей седло и уздечку и был загнан насмерть[20], – как вновь впадаю я в нерешительность…
Человеческая природа имеет свои пределы: она способна переносить радости, боли, страдания лишь до определенной степени и гибнет, как только они превышают допустимый предел. Стало быть, вопрос не в том, силен или слаб человек, но в том, достанет ли у него сил вытерпеть меру выпавшего ему страдания, будь то душевные или телесные муки. И по моему мнению, объявлять самоубийцу трусом столь же нелепо, сколь непозволительно винить в малодушии человека, умершего от горячки.
