Возможно, он должен чувствовать свою исключительность, но он испытывает лишь одиночество.
Одно дело – быть донором органов после смерти, и совсем другое – знать, что каждая, даже самая малая часть тебя спасет жизнь какого-то человека. В таком мире мне хотелось бы жить»
Ты собираешься нассать в чужой чемодан?!
но если в тебя всю жизнь вдалбливали определенные понятия, трудно в одночасье изменить свой образ мысли. Много лет назад, когда Коннор не дорос еще до возраста разборки, он болел бронхитом, и болезнь приняла хроническую форму. Родители даже собирались приобрести сыну новые легкие, но Коннор выздоровел, и проблема отпала. Тогда он так долго и тяжело болел, что забыл, каково это – быть здоровым.
Вдруг то же самое относится и ко всему обществу?
Вдруг больное общество настолько привыкло к своему недугу, что не помнит того времени, когда было здоровым? Вдруг память о той эпохе слишком опасна для людей, довольных сложившимся положением?
если душа человеческая неделима, как его душа может быть суммой частей всех тех ребят, которые «послужили для него исходным материалом»? Он ведь не один из них, он не все они вместе. Так кто же он?
Как ты можешь быть таким… таким неглубоким? – говорит ему Мираколина чуть позже.
– Да называй, как знаешь, – отвечает он и улыбается, словно ему только что подарили щенка. – Но если жить значит быть неглубоким, то черт с ним, я согласен бултыхаться в «лягушатнике»!
Что, если я – просто ходячий кусок мяса с пустотой вместо души?
Твоя жизнь принадлежит не тебе!
но если повторить даже самую безумную мысль сто раз, рано или поздно ее станут принимать как данность
Мы старались быть хорошими родителями, но всему есть предел, и у нас просто не хватило сил.
– Нет никакого предела, – чеканит в ответ Коннор и уходит, оставив родителей наедине с самым жестоким и суровым наказанием – необходимостью жить дальше с тем, что они совершили.
