«Самый чуткий человек, хотя и не самый нормальный, — писал Стивен Спендер о Консуле Малкольма Лаури, — может стать наиболее показательным образом распада, который затрагивает других людей так, как они и не задумываются»
Первый роман Гэддиса, «Распознавания» (1955), — длиной почти в тысячу страниц, с обилием персонажей, насыщенным сюжетом и тяжелым багажом эрудиции. Второй, «Джей Ар» (1975), получивший Национальную книжную премию, почти такой же длинный и сложный, но персонажей здесь еще больше, кроме того имеется дополнительный вызов: это сплошной диалог, даже не поделенный на главы. Только третий роман Гэддиса, «Плотницкая готика» (1985), — традиционной длины, но и в него упаковано материала на роман в два раза больше.
«…Я видел, как он расцвел при виде своей юношеской любви, когда наша группа зашла в квартиру Достоевского. Уилли прослезился, увидев стол мастера… Он показал пальцем на стол, где лежали самые обычные предметы — канцелярский нож, держатель для пера, чернильница. «Это… это — стол Достоевского», — говорил его палец. Или, что вероятнее: вот где написаны эти великие страницы. Зайдя, Уилли снял кепку и ничего не говорил, но смотрел на все так, как смотрят на наконец-то обнажившегося любовника»* [1].
Что привлекало Гэддиса в этих произведениях, так это страстная напористость персонажей, особенно у Достоевского, их полные страха отношения с христианством и их патриотическое желание реформировать общество. Когда во время Первой мировой войны начали появляться английские переводы романов Достоевского авторства Констанс Гарнетт, западные читатели столкнулись с необыкновенными персонажами огромной жизненной силы, непохожими на действующих лиц большинства романов, и они явно понравились Гэддису.
них он рассказывает матери, что читал пьесы Чехова и «Записки из мертвого дома» Достоевского, хвалит писательнице Кэтрин Энн Портер «Преступление и наказание» и «Идиота» и сообщает бывшей девушке, что перечитывает «Обломова» Гончарова — книгу, которую будет превозносить всю жизнь.
К двадцати годам Гэддис уже прочитал «Преступлениеи наказание» Достоевского — позже он говорил, что это первый «великий» роман, который он пропустил через себя.
обеих книгах указанное сообщество во многом символизирует реальность, нашу жизнь, с которой приходится иметь дело. Это внешняя потребность, а то, что делает творец, происходит из потребности внутренней. Столкновение внешней и внутренней потребностей и есть главный сюжет.
Онтогенез вторит филогенезу, и в колебаниях и тяготах Уайатта Гвайна мы видим микрокосм макрокосмических конфликтов, проходящих сквозь всю историю: патриархат и матриархат, Бога и маммону, религию и оккультизм, требования сообщества и императив личности.
Вместе взятые пять романов Гэддиса — одно из самых пытливых критических исследований «в чем суть Америки», эта фраза повторяется у него регулярно, начиная с «Джей Ар». Гэддис, как и Готорн, и Мелвилл до него, ведущий современный представитель в американской литературе тех, кого Лесли Фидлер называл «трагическими гуманистами»: писателем, «чей долг говорить „Нет!“, опровергать легковесные принципы, которыми живет большинство, и разоблачать тьму жизни, которую люди намеренно избегают. Для трагических Гуманистов функция искусства — не утешать или поддерживать, еще меньше — развлекать, а тревожить, рассказывая не всегда приятную правду» [44]. Как и Твен в последние годы, Гэддис продолжал развлекать, пока его пессимизм укоренялся все глубже, но теперь перестал играть роль крестоносца из речи судьи Криза в предпоследнем романе: «Художник появляется среди нас не как носитель idées reçues [45], приемлющий искусство как украшение или религиозное утешение, увековеченное в сентиментальных открытках, а скорее как эстетический эквивалент того, кто „не мир пришел принести, но меч“».
Назидательная и в то же время едкая сатира — американская традиция, восходящая к первому большому роману в американской литературе, книге Хью Генри Брекенриджа «Современное рыцарство» (1792–1815).
