Сначала ты был шлюхой, доступной всем; плата за позор была определенной и не малой, но вскоре вмешался Курион, который отвлек тебя от ремесла шлюхи и – словно надел на тебя столу[123] – вступил с тобой в постоянный и прочный брак.
Ганнибал, видимо, стоял у ворот[25] или же о мире с Пирром[26] шло дело?
Но подобно тому как люди, во время какой-нибудь болезни страдая притуплением чувств, не ощущают приятного вкуса пищи, так развратники, алчные и преступные люди, несомненно, лишены вкуса к истинной славе.
я – человек благодарный, на меня действуют не только большие милости, но даже и обычное доброе отношение ко мне.
что более позорно, чем положение, когда человек, своими насильственными действиями оскорбивший величество римского народа, снова, будучи осужден по суду, обращается к таким же насильственным действиям, за какие он по закону был осужден?
чем более приниженным будет казаться человек, тем охотнее будет он смывать свое унижение суровостью своих приговоров и он будет напрягать все силы, чтобы показаться достойным декурии, пользующихся почетом, а не быть по справедливости зачисленным в презираемую
Но славы, недавно достигнутой тобой, ты, Гай Цезарь, поистине не делишь ни с кем. Слава эта, как бы велика она ни была, – а она, несомненно, неизмерима, – вся, говорю я, принадлежит тебе. Ни одной из этих заслуг не отнимут у тебя ни центурион, ни префект, ни когорта[407], ни отряд конницы; более того, сама владычица дел человеческих – Судьба – разделить с тобой славу не стремится; тебе уступает ее она, всю ее признает твоей и тебе одному принадлежащей; ибо неосмотрительность никогда не сочетается с мудростью, случай не советчик тому, кому решать.
Ни у кого нет такого выдающегося дарования, никто не обладает такой силой и таким богатством речи, чтобы, уже не говорю – достойно возвеличить твои деяния, Гай Цезарь, но о них рассказать. Но я утверждаю и – с твоего позволения – буду повторять всегда: ни одним из них ты не заслужил хвалы, превосходящей ту, какую ты стяжал сегодня.
Правосудия ты не боишься. Если – полагаясь на свою невиновность, хвалю; если – полагаясь на свою силу, то неужели ты не понимаешь, чего следует страшиться человеку, который дошел до того, что и правосудие ему не страшно?
Пока будет существовать человеческий род и имя римского народа, – а это, с твоего позволения, будет всегда – губительной будут называть твою памятную нам интерцессию
