Тот год был годом ужаса, он был исполнен чувств, которые сильней, чем ужас, и для которых нет названья на языке земли.
И все же мы смеялись, и были веселы – веселились истерически;
этот голос, от слога до слога меняя выражение, глухо звучал для нас, будучи подобен родному знакомому говору тысяч и тысяч отшедших друзей.
Но мало-помалу мое пение замерло, и неясные слабые отзвуки потерялись среди черных завес, и умолкли
мы пили неудержно – хотя пурпур вина напоминал нам кровь
все же мы смеялись, и были веселы – веселились истерически
