– Да я не оставлю ее. Я ей… вроде как в любви признался.
Я оторопел, отойдя на шаг и сощурившись.
– Ты ей… что сделал?
– Хрен знает, само вылетело. Вместе с «полоумная дура» и «истеричка».
Половина даже не знает о том, что со мной происходит ночью! Они знают меня лишь с одной стороны! – зарычала Лисс в ответ.
– Я! Я тебя знаю! – Это было похоже на исступление. – И, твою мать, все равно люблю! Ясно тебе, дура полоумная?! Люблю! И слабую, и неуправляемую, и глупую, и вредную, и невыносимую! Любить за недостатки – вот что имеет смысл! За преимущества любят все. Но это ничего не стоит!
– Где корпус спортивного спецкласса? – сразу перешел я к делу.
Юноша выгнул бровь.
– Похоже, что я учусь на спортивном факультете? – язвительно спросил он и вытянул руки.
«В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну».
Шарль Бодлер, «Вампир»[4]
Мои демоны были дикими до исступления. Когда их пытаешься погладить и приручить, они кусаются. Они пинаются. Они рычат. Вся эта дрянь сидела глубоко во мне, не давая освободиться.
Да я не оставлю ее. Я ей… вроде как в любви признался.
Я оторопел, отойдя на шаг и сощурившись.
– Ты ей… что сделал?
– Хрен знает, само вылетело. Вместе с «полоумная дура» и «истеричка».
внутри у нее все буквально рухнуло
Она была как зима: красивая, но порой холодная и недосягаемая.
Когда дело касается важных тебе людей, все правила и весь здравый смысл меркнут. Остаешься только ты и твой человек. Ты несешься к нему через любые преграды, снеся голову, и совершенно не соображаешь.
Я не влюблен в нее. Я ее люблю. Это абсолютно разные понятия.
