Всё потому, что на фоне обычной семейной музыки – в оркестровке битых тарелок и перевёрнутых кастрюль, материнского крика и отцовского рычанья, – ребёнок запомнил тонкую мелодию счастья: он идёт посередине, слева мама, справа папа, – две руки в двух ладонях: раз, и через лужу перенесли.
“Я скоро приеду, дочка”, – пообещал он, и протянул нитку, которая вроде и не чувствовалась, но теперь, время от времени, перехватывала дыхание, и он задыхался – пусть болезненно, зато от счастья: он пообещал вернуться, и вернётся.
Всё потому, что на фоне обычной семейной музыки – в оркестровке битых тарелок и перевёрнутых кастрюль, материнского крика и отцовского рычанья, – ребёнок запомнил тонкую мелодию счастья: он идёт посередине, слева мама, справа папа, – две руки в двух ладонях: раз, и через лужу перенесли.
Они считали себя носителями правды объёмной и важной настолько, что их конкретная жизнь на этом фоне становилась почти невесомой.
Единственно безопасное в семейных взаимоотношениях – подрастающие дети. Само их существование и взросление – территория, на которой можно вести переговоры и хотя бы временно испытывать ощущение мира и благости.
ребёнок запомнил тонкую мелодию счастья: он идёт посередине, слева мама, справа папа, – две руки в двух ладонях: раз, и через лужу перенесли.
втайне знал, что ничего сопоставимого с русской армией в ближайшей перспективе ни одна страна не предъявит: по крайней мере, если рождённых нашей провинцией сыновей хоть как-то вооружить.
В этой способности не обнаружить своё знание – в те минуты, когда, казалось бы, оно может выявить тебя с лучшей стороны, а то и повысить твой статус, – таилось воистину что-то снайперское.
Лесенцов начинал привыкать к местным с их характерными привычками. Люди тут обитали несуетливые, внимательные, чуть тяжеловесные, самоуверенные. Себе на уме, но для друзей – надёжные.
Весил Лютик сто с гаком туго перевитых жилами килограмм, а позывной ему дали от слова “лютый”.
“Немцами” уже тогда называли враждебных украинцев с той стороны.
