Конец наступил быстро, это совершенно точно, и никто не страдал – за исключением выживших.
Мир упорядочен. Аккуратные приложения в сферических иконках. Все допы доступны, но не мешают – дата, время, погода, GPS-навигация, социальные сети. Поле зрения заполняется профилем Агаты: ее бодрые видео показываются на половинной яркости, но когда я мысленно перемещаюсь к одному из них, оно становится четким. Глазные камеры уже запечатлели Агату и разместили ее в адресной книге, автоматически отметив, где и когда мы познакомились, скопировали фото и видео из ее профиля, привлекшие мое внимание, и это всего за долю секунды, пока я их просматривал. ФейсРанк анализирует мои жизненные показатели, следит за расхождениями с исходным уровнем и размещает Агату в верхней части списка последних образов, сразу под воспоминаниями о Твигги. Когда я смотрю на Тимоти, Начинка запоминает его лицо, но не заполняет ячейки с данными, поскольку у него нет открытого профиля в сети. АйЛюкс тут же обращается к моим мыслям, пусть даже они еще не успели стать осознанными.
Мир упорядочен. Аккуратные приложения в сферических иконках. Все допы доступны, но не мешают – дата, время, погода, GPS-навигация, социальные сети. Поле зрения заполняется профилем Агаты: ее бодрые видео показываются на половинной яркости, но когда я мысленно перемещаюсь к одному из них, оно становится четким. Глазные камеры уже запечатлели Агату и разместили ее в адресной книге, автоматически отметив, где и когда мы познакомились, скопировали фото и видео из ее профиля, привлекшие мое внимание, и это всего за долю секунды, пока я их просматривал. ФейсРанк анализирует мои жизненные показатели, следит за расхождениями с исходным уровнем и размещает Агату в верхней части списка последних образов, сразу под воспоминаниями о Твигги. Когда я смотрю на Тимоти, Начинка запоминает его лицо, но не заполняет ячейки с данными, поскольку у него нет открытого профиля в сети. АйЛюкс тут же обращается к моим мыслям, пусть даже они еще не успели стать осознанными.
Люди часто спрашивают нас, как умерли их близкие, ожидая услышать нечто экстраординарное или предполагая, что те испытывали страшные муки, и я вспоминаю стихотворение Одена «Музей изящных искусств»[2], потому что, за редким исключением, смерти, которые мы расследуем, банальны – люди ели, открывали окно или просто шли по улице.
Я опускаюсь на свое место и закрываю глаза, отгораживаюсь от всего этого, не могу больше на это смотреть, но все равно вижу ее, лицо навеки запечатлелось в мозгу, как и ее прекрасная фигура, и прекрасные волосы, похожие на солнечный свет, но я вижу ее волосы выкрашенными в цвет крови, как у Альбион, вижу расчлененное тело, еще одну пропавшую девушку, вижу ее губы и глаза, бог ты мой, и мои пальцы впиваются в череп, мне хочется вырвать все это с корнем, вырвать весь этот мир.
Это включает в себя понимание собственных глубин, понимание того, что если именно мы пережили трагедию, смерть, развод или перемены, то, значит, обязаны разобраться со своими чувствами, чтобы исполнить назначенную нам Богом судьбу.
Некросвечение розового тумана» Эда Стека
, глянь, это Гуччи. Прорыв Тини Мидзуки, офигительный политический репортаж. Он привез осеннюю коллекцию Гуччи в разбомбленные палестинские деревни сразу после гражданской войны. Не нанимал моделей, а нашел девушек на месте. Гениально, просто гениально.
Она носила нашего ребенка, как будто груз тайных, но хороших новостей.
