Ведь нет такого поколения, которое бы не считало себя последним или потерянным, и главное, нет такого человека – особенно для нас, людей советских, это актуально, – который бы не считал себя последним представителем вырождающегося рода. Деды все делали правильно, родители умудрялись поддерживать дом и дачу в нормальном состоянии, а мы что можем делать, а у нас все валится из рук.
Он и в личном разговоре мне сказал: «Мы полагали, что прогресс приведет к свободе. А в Китае, например, который стал одним из символов быстрого прогресса, нет никакой политической свободы. Мы думали, что Запад победит Восток за счет идеи личной инициативы. Ничего подобного не произошло: человек по-прежнему очень сильно стремится к несвободе, и инстинкт авторитарности в нем очень легко находит поддержку».
две вещи, которые японской литературе всегда присущи. Это некоторая общая меланхоличность, чтобы не сказать депрессивность, общий элегически-загадочный тон. И второе – это понимание мира как тайны, эстетика недоговоренности, которая, скажем, в хокку, в танка присутствует всегда
Милитаризм остается, наверно, той второй духовной скрепой, помимо страха перед тюрьмой, на которой это общество держится.
У нас кругом враги, выступление против власти приравнивается к предательству.
правда эта не нужна прежде всего власти – потому что власти нужен стокгольмский синдром, чтобы ее любили внутри осажденной крепости
Антисоветчики, правильно совершенно пишет американский славист Стивен Коткин, именно антисоветчики были самыми советскими людьми, потому что они были носителями лучших советских добродетелей: бескомпромиссности, отваги, правдолюбия, гуманизма советского, прокламированного
говорит Мария Васильевна Розанова: «Советская власть делала ужасные дела, но говорила правильные слова, и на этих словах несколько поколений воспитались».
духовных скрепы. По одной ударил Александр Солженицын, написав «Архипелаг ГУЛАГ», ― это скрепа тюремная. И мало того, что зеки стали отдельной нацией, но больше того, и нация стала зеками. Они живут по тюремным законам, у них тюремные правила, тюремная лексика
Алексиевич ударяет по второй ― во имя родины можно все. Это такое даже не победобесие, как сейчас иногда говорят, и даже термина «родинобесие» нет, он невозможен, но война списывает все, а родина оправдывает все. Ради родины и ради победы все можно. И действительно, такая война, война тотальная, где действительно уже все резервы бросаются в бой, тут, наверно, невозможно рассуждать о гуманизме
