Воспроизводство вторичных тоталитарных институтов обусловливают стойкие социальные рефлексы: покорность, страх, нежелание брать ответственность за все, что выходит за рамки повседневного фрагмента существования — работы на своем месте и в жестко определенных пределах и тому подобного, советы не соваться в политику (под которой понимается все, что может касаться отношений с властью или местной непосредственной администрацией) и т. п. Здесь мало нового. Все пропагандистские ходы нынешней власти отработаны еще в советские времена, но остались мало известными или осознанными обществом: насаждение военной угрозы и утверждение изоляционистских представлений, наказания за «оскорбление» коллективных символов и чести (принижение героизма и славы, выискивание темных пятен, «заведомо ложные измышления» антисоветчиков и т. п.), подрыв коллективной морали и престижа власти, единства власти и народа, «разложение молодежи», шпионаж и прочее повторяется ныне во всех возможных вариантах: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст».
Надо добавить к этому и большую роль, которую играет РПЦ в этом процессе придания государству нуминозного характера. РПЦ стала важнейшим идеологическим департаментом путинского режима. Сакрализация коррумпированного государства, если и не снимает общее раздражение, недовольство и какие-либо претензии к властям предержащим, то, по крайней мере, отодвигает их в сторону, вытесняет из сознания.
Прославление мистической тысячелетней России делает невозможным процесс рационализации прошлого, а значит, осознание своей ответственности перед мертвыми и живыми. Российское начальство ясно понимает опасность этого, а потому стремится оградить себя законами о борьбе с фальсификациями истории, недопустимости оправдания нацизма (хотя сегодня невозможно представить себе, кто бы в здравом уме мог бы этим заниматься?), вводит запреты на призывы к ответственности руководства страны, ввергнувшей население в бойню Второй мировой войны (равно как и ответственности за афганскую войну294, обе чеченские, тайное участие в войнах в других частях света).
инструментальное использование благоговения перед смертью (почитания мертвых) в том виде, как это практикуется путинской администрацией, имеет мало общего со скорбью по павшим. Помпезные юбилеи, салюты в честь освобождения российских или зарубежных городов от гитлеровских войск легко сочетаются с пренебрежением или равнодушием к убитым во время войны из числа гражданского населения, к жертвам геноцида, со смертью насильственных переселенцев, «наказанных народов» и т. п.
фактором, сдерживающим изменения, оказываются институты власти как институты насилия. Они не просто наиболее устойчивая часть тоталитарной системы, они сами по себе задают образцы воспроизводства для других подсистем.
перемена мест у причины и следствия: собственная политика милитаризации и провоцирования конфликтов оправдывается тем, что только таким образом (превентивным захватом чужих территорий, поддержкой «зеленых человечков», защитой от международного терроризма, развертыванием ракетных комплексов на западных границах, участием в межплеменной и конфессиональной розни на Ближнем Востоке и пр.) можно «предотвратить большую войну», которой угрожает русофобский Запад.
в опросах общественного мнения мы получаем свидетельства странной двойственности массового сознания: сочетания воспроизводства прежних стереотипов и одновременно их размывания, эрозии, но никак не проработки. А это указывает на слабый потенциал возможных социально-политических изменений, новой «революции» или хотя бы протеста против путинского режима.
Принудительная (как во всяком тоталитарном или несвободном обществе) идентификация населения с властью не позволяет людям признать советскую систему преступной, поскольку такое признание полностью разрушило бы коллективную идентичность и сложившиеся формы коллективного самоопределения.
Сохраняющееся двоемыслие (как в массовом отношении к революции, к советскому прошлому в целом, так и к настоящему путинского режима) является следствием неспособности общества дать моральную и социальную оценку советскому государству.
Путинский режим может существовать только при условии постоянного понижения интеллектуального уровня населения, подвергая цензуре публичное пространство, деятельность СМИ, подавляя возможности публичных дискуссий и свободной конкуренции партий. Сохранение (как и в советское время) почти полной зависимости общественных наук от государства, от колебаний политических интересов власти и идеологической конъюнктуры ведет к изоляции академической и университетской науки от запросов общества. Возможно, правильнее было бы говорить о самоизоляции и оппортунизме историков, социологов, юристов, готовности к обслуживанию режима
