дальше наступал мой любимый момент во всей этой церемонии: тоненькая Леночкина ручка с изящным браслетиком на запястье, с наманикюренными пальчиками ныряла в большую розовую сумку и вынимала оттуда… огромный, с потертой ручкой, видавший виды, большой молоток, впору для какого-нибудь матерого слесаря из ЖЭКа.
Тут Ленка кровожадно им замахивалась, поднимая его чуть ли не над своей головой, и с силой, невероятной для такого хрупкого создания, начинала что есть мочи лупить этой кувалдой по носкам пуантов, подгоняя жесткость туфель под свою ногу!
Если выжившие львы не расскажут, как это было, это сделают охотники
Вадим Курочкин – бесподобно способный, внешность, рост, все было при нем; и Артем Овчаренко, внешне мелковатый, но по данным весьма приличный парень.
Во время одной из репетиций Курочкину от меня особенно досталось за невнимание. «Николай Максимович, вы Курочкина не ругайте сегодня, – тихо сказала инструктор, – он из своего родного Комсомольска-на-Амуре в Москву семь дней ехал на поезде в плацкартном вагоне, у него украли деньги, и, кроме яблок, он ничего не ел».
Пожалев ребенка, я рассказал его историю одной своей небедной подруге, и, пока Курочкин не окончил МГАХ, она оплачивала ему все перелеты на Дальний Восток и обратно. Когда «добрые» люди о том в театре узнали, стали распускать гнусные слухи.
Время от времени Виктюк звонил, приглашал вместе пойти в какой-нибудь московский театр на премьеру. И тут… Если Роману Григорьевичу что-то не нравилось, он начинал тихо, но отчетливо, если учесть безмолвие зрительного зала, издавать протяжный, высокий звук «а-а-а-а-а!», типа «караул!»; потом вновь набирал воздух, и в публику опять неслось убийственное «а-а-а-а!». Я стискивал его локоть: «Нас сейчас выведут!» Но мои увещевания не производили на Виктюка никакого впечатления.
В конце июня, в разгар пандемии 2020 года, поздно ночью мне в Петербург звонок. Родькин на проводе: «Николай Максимович, только что звонила Степаненко (на тот момент заведующая балетной труппой ГАБТа), сказала: „Пожалуйста, позвони Коле и скажи, что Фадеечеву очень плохо, он в больнице“».
Да уж, Галя себе не изменяла: не Филину позвонила, не Уварову, которые в Москве сидели, а про меня вспомнила – не поленилась! Знала, что они ничего делать не будут. «А что, другого никого поближе не нашлось?» – вырвалось у меня. Поднял я своих знакомых, врачей. Все, что мог, организовал. Фадеечева перевезли в хорошую больницу. Решил ему позвонить.
, что артист – это кладбище несыгранных ролей.
Свои вылазки «в свет» я совершал по воскресеньям, у нас был выходной. В субботу мы работали до 14:00. Два раза в неделю полагалось общаться с психологом. У большинства спортсменов, находившихся на реабилитации в центре, у этих мальчиков-«шкафов» регулярно случались истерики. Самым стойким пациентом оказался я! Когда психолог меня спрашивал: «Comment ça va?», неизменно слышал: «Très bien». Они страшно удивлялись моей стойкости, не понимая, что такой вольной и насыщенной впечатлениями жизнью, вне театра, я не жил никогда.
Коля! Нет у Пети ученика, который бы сделал для него больше, чем ты!»
Большой театр для Петьки всегда был пределом его мечтаний!»