Печаль, сквозившая в твоих стихах, обязана ей же: твой Бог был жестоким Богом, твой венец был терновым. Как только ты начинала славить красоту, что открывалась твоему глазу, твой разум напоминал тебе, что эта красота тщетна и преходяща. Смерть, страх забвения, желание отдохнуть накатывали на твои песни тёмной волной. Однако в этих песнях мы слышим и радостный сме
Ты откладывала в сторону книгу, если она не согласовалась с твоей верой, ты избегала людей, которые могли бы пошатнуть её. Наверное, в этом была своя мудрость. Твои инстинкты были столь непоколебимы, чисты и сильны, что благодаря им ты создавала стихи, ласкающие ухо, как мелодии Моцарта или напевы Глюка. И при всей своей гармонии твои стихи были сложны: в звуках твоей арфы слышалось одновременное звучание нескольких струн. Как все пишущие инстинктивно, ты остро ощущала красоту окружающего мира.
Что ж, приходится признать, что существуют по крайней мере три критические школы. Первая учит вслушиваться в музыкальный рокот поэтических волн, вторая исследует их метр, третья предлагает плакать от восторга. Следование сразу трём школам заведёт нас в тупик. Не лучше ли сосредоточиться на самих стихах и описать, пусть запинаясь, что мы сами ощущаем после их прочтения? В моём случае это:
Как все пишущие инстинктивно, ты остро ощущала красоту окружающего мира. Твои стихи были наполнены „золотой пылью“, „огоньками сладчайшей герани“, твой глаз подмечал и „бархатные макушки“ камыша, и „стальные доспехи“ ящерицы. Сама того не сознавая, ты воспринимала мир с чувственностью, достойной прерафаэлитов и неподобающей той англокатоличке, какой ты была. Впрочем, ты расплатились с той католичкой сполна постоянством и печалью своей музы.
Религия вмешивалась в жизнь Кристины до мелочей. Религия подсказывала ей, что играть в шахматы нехорошо, а вот в вист или криббедж – можно.
Ах, не так ли и жизнь – то ли полуошибка,
То ли полуответ, то ли полувопрос.
Наше счастье, созрев, вдруг становится зыбко…
Наша боль, лишь утихнув, вновь пускается в рост.
О сон сладчайший, ты горчишь, как мёд,
И пробужденье будет лишь в раю,
Где с жадною тоскою у ворот
Ты встретишь тень мою.
«Не уходи, —
Ты скажешь мне. – Обратно нет пути».
И всё ж приди ко мне,
О сон сладчайший, ты горчишь, как мёд,
И пробужденье будет лишь в раю,
Где с жадною тоскою у ворот
Ты встретишь тень мою.
«Не уходи, —
Ты скажешь мне. – Обратно нет пути».
И всё ж приди ко мне,
тебя молю,
Чтоб снова жизнь испить, как сладкий сон,
Чтобы твоё «люблю» с моим «люблю»
Звучало в унисон,
Слилось в одно.
Как прежде, как давно, о как давно…
тебя молю,
Чтоб снова жизнь испить, как сладкий сон,
Чтобы твоё «люблю» с моим «люблю»
Звучало в унисон,
Слилось в одно.
Как прежде, как давно, о как давно…