Сев на колени к матери,
Свой чудный сон поведала,
Который днем увидела,
Как будто наяву:
«Мне снилось, что я в улике:
Вокруг — з-з-з — гудение,
Хотелось спать до ужаса,
Но вижу: на лугу
Корова наша кружится.
Взбесилась что ли — думаю.
Тошнит, и рябь на воздухе,
Как ветер по реке.
Вдруг — терем белокаменный,
В окошко глядь — Хаврошечка
На лавке спит на бархатной
С шитьём своим в руке!
Щедр стол посреди горницы:
Напитки, сладки кушанья…
И из укладки женщина
Наряды достает,
А платья эти самые»!
Мать вскрикнула: «А волосы?
Какие у ней волосы»?
«Пшеничные. Так вот,
Оконце враз захлопнулось.
Корова, лес и пастбище —
И больше никогошеньки,
Но сарафаны тут!
Их уха, вижу, Зорькина
Коровка божья вылезла,
В Хаврошку перекинулась —
И пчёлы не гудут,
И воздух не колышется,
И в животе не муторно.
Она ко мне склоняется
И говорит: пора».
Наряды новые
Казались лучше прежнего,
А сарафан для мачехи —
Невиданной красы:
Узор крестецкой вышивки
Был так искусно выполнен,
Что холст казался тоненьким,
Как крылышко осы.
То было поле русское,
Усеянное маками,
От него жаром веяло,
Как будто от костра.
А лепестки с прожилками
Казались настоящими,
На ощупь шелковистыми,
Как кожа жеребца.