– А у вас?… Или ты с другой планеты? Так вроде бы нет, я тебя здесь родила… И ты что думаешь, до Катастрофы на Земле было как-то по-другому? Все было абсолютно так же, поверь, только в других масштабах. Те, кто жили в хижинах, ненавидели тех, кто жил во дворцах, и хотели занять их место. Те, кто имел белый цвет кожи, ненавидели цветных. И наоборот, соответственно. Красные – белые, бедные – богатые, капиталисты – рабочие, фашисты – коммунисты, исламисты – христиане… Доктрины против доктрин, религии против религий, страны против стран. Все были против кого-то, а кто-то и против всех. Никакой «свободы, равенства и братства» никогда не было и в помине. Такова уж природа человека – ненавидеть тех, кто хоть чем-то отличается от тебя. А уж если у кого-то еще и кусок лучше и жирнее!.. В морду такого, а кусок отобрать и съесть. Если успеешь. Поскольку и сам можешь так же получить от кого-то в морду. Страх – вот единственный сдерживающий фактор. Для одних таким страхом является радиация на поверхности, для других – угроза ядерного взрыва. Нужно будет – создадим новые страхи. Или придумаем, фантазии у нас – не занимать. Было бы кому держать ситуацию под контролем и грамотно управлять этими страхами. Сильная власть, крепкая рука – вот что всегда по-настоящему было нужно людям.
А «дикие», привыкшие к жизни на природе, под открытым небом? Для них селиться под землей – все равно что лезть живьем в могилу. И они скажут: а почему именно мы должны туда идти? Мы точно так же, как и морозовцы, дрались с храмовниками, освобождая этот город! Он теперь такой же наш, как и их. И начнут выгонять морозовцев из домов. Начнутся новые беспорядки, которые могут длиться очень и очень долго, ведь «дикие» будут постоянно прибывать из сел и деревень района. Улицы Великого Устюга пропитаются кровью, трава здесь перестанет расти. Дым пожарищ закроет солнце. Вот тебе и загорание на травке. Так что, созывать мне храмовников, объявлять о наступлении счастья?…
Загорать на травке? – закончила за него фразу Святая. – Нет, сыночек, на травку и солнышко они полюбуются лишь в первую минуту. Но быстро поймут, что сильно счастливыми от этого почему-то не стали. И подумают: а почему это мы, такие красивые, мы, «белые люди», живем под землей, а какие-то уроды, недочеловеки, занимают наше место под солнцем? К тому же у храмовников есть оружие, а кто сильнее, тот и прав. Я даже гадать не собираюсь, я и так знаю, что произойдет дальше. Без моих, заметь, указаний! Храмовники начнут уничтожать морозовцев, занимать их дома. Но морозовцы так просто не сдадутся, не пойдут молча на заклание. Угадай, что будет дальше?
Мама… Я тебя давно ни о чем не просил. А о чем-то по-настоящему серьезном – тем более. Я хочу вернуться к «диким», в какое-нибудь дальнее село. С Ликом, как ты и хотела. Пойми, я все равно не могу остаться с тобой. Я чужой в этом городе. Я мутант, а…
– Здесь все мутанты, – едва разжав губы, процедила Святая.
– Ч-что?… – оторопел Глеб.
– В этом городе все мутанты, – сухо повторила мать. – За исключением, быть может, единиц
И я серьезно. Ты что же, и впрямь думаешь, что морозовцы и храмовники чем-то отличаются друг от друга? Что Дед Мороз и Святая враги? Нет, они уже давным-давно союзники. А общий враг у них один и тот же – «дикие». Ведь и Деду Морозу, не говоря уже о Святой, они в Устюге совершенно не нужны: их где-то потребовалось бы расселять, чем-то кормить, следить за порядком… Кому это надо, когда жить и есть самим уже негде и нечего? А сейчас, когда эти глупцы напали на «галеру» храмовников, они и вовсе дали в руки обоим городским главарям по козырю – теперь Святой можно с полным правом начать против «диких» самую настоящую войну, а Дед Мороз тоже имеет оправдание, чтобы не вмешиваться – ведь Святая и в самом деле не зачинщик этой войны, она всего лишь «адекватно реагирует» в ответ на начатые «дикими» действия.
Ты наивен, мой мальчик. Деду Морозу давно известно, что никаких ядерных зарядов нет, но ему тоже выгодно держать на этом крючке своих «подданных», ведь страх смерти – это сильнейший сдерживающий фактор, с его потерей может начаться анархия, чего ему, разумеется, не нужно. Но и долгий застой – тоже плохо, народу нужно периодически давать выпустить пар, чтобы немного «взбодриться». И тут – такой хороший случай! Он якобы шантажирует меня, я делаю заявление, где сама раскрываю о тебе правду и обвиняю его в твоем похищении и шантаже. Страсти кипят, народ с обеих сторон взбудоражен… Короче говоря, подвернулась прекрасная возможность поиграть на чувствах и нервах подданных, поднять у народа с обеих сторон тонус.
Я уже и сама начала догадываться, что ты для Святой не просто странный мутант. Когда я говорила ей о тебе, у нее в глазах что-то менялось… Они становились такими синими-синими и глубокими, как лесное озеро. Мечтательными, грустными… И ко мне она сразу стала по-другому относиться, словно я ей тоже родная… Правда, до этого она показала меня одному…
– А я была. Вокруг – банды отморозков, которые и своих-то не жалеют, и – я… Маму я вообще не помню, но пока был жив папа, он меня прятал. Он тоже не был мутантом, но он раньше был химиком… Он сделал такой клей – прочный, но безопасный для кожи. Он клеил себе на лицо еловую кору, чтобы не выделяться. Пока я была маленькой, он прятал меня дома. А когда я подросла – стал клеить такую кору и мне. Остриг мне волосы, одевал, как мальчика. Это спасало. Но я подросла, и у меня… В общем, теперь мне приходилось носить широкий плащ, чтобы не увидели… – Сашка опять покраснела
Однако до этих дверей Глеб и его провожатые дойти не успели – их створки раскрылись, и в коридор вышла статная, высокая женщина. Несмотря на аскетичный, такой же, как и у Сашки, наряд – длинное черное платье и черный платок, – мутант ее сразу узнал. Это была девушка из «отцовского воспоминания», женщина с фотографии Деда Мороза, это была его мать! Мария Александровна Кудрявцева. Машечка. Святая… Она почти не изменилась, годы лишь сделали строже ее лицо – глаза остались все теми же синими, разве что отливали теперь не озерной синью, а синевой закаленного металла
Девушка разжала руки, обвивавшие его шею и полностью опустилась ногами на пол. Ростом она оказалась всего лишь по грудь Глебу. Большие, полные слез серые глаза уставились на него снизу, светясь непритворной радостью. Что-то в этих глазах тоже показалось мутанту знакомым. Очень и очень знакомым. И совсем из недавнего прошлого, как ему показалось, а вовсе не из забытого детства
