Он был изъеден рефлексией, как ледяная глыба весной.
«Новое сейчас именно женское, не понимает это лишь осел», — говорил его друг, тайное имя которого было, впрочем, как раз Ослик (или Ойслик для совсем уж узкого круга друзей). Не потому что он был глуп, а как раз из‐за своей склонности к неподвижным и долгим размышлениям.
Лишь только приближался сентябрь, он опять начинал чувствовать тревогу и печаль, и даже тоску.
Если мы поймем, как, повторяя себя, обновляться, но истинно, следуя устремлению к высшему, мы преодолеем такие разрушительные отклонения заблуждения.
— Она хотела бы стать в едином лице и Терезой Авильской, и Фомой Аквинским, но это ей не очень удалось.
«Догонит ли Ахиллес свою черепаху? Это не так важно. Важно то, что он не сможет ее обогнать». Ахиллес остановится рядом с ней, со своей черепахой-лирой или музой.
Следить за созвездием пылинок в утреннем воздухе, различая каждую, подвижную и подверженную своим мимолетным движениям. «Почему, ну почему, — думал он, — я не мог не приблизиться к ней, не прикоснуться, не проникнуть, почему? Что словно бы заставляет меня?» — думал он, следя за совершенными безмолвными пылинками.
Все же самое главное, что он почерпнул из львиного опуса-опыта, что лев использует все возможности для восполнения знания человеческой жизни, и любой, даже смутный рассказ, преувеличивая, пытается превратить в стихи. Понятно также было, что лев доставал и читал том Теннисона с золотым обрезом с полки библиотеки.
Я не нуждаюсь уже в оценке, — гордо сказал лев, — но лишь в том, чтобы меня слушали иногда.
