Григорием. — Ну, здравствуй, что ли. Отдыхаешь?
Семенов… С давних-давних пор, пожалуй, с тех времен, как снова увидел он во дворе веселовского дома сбежавшего из Локтей ссыльного, Григорий стал испытывать при мысли о нем какой-то страх.
, когда Анисья ушла убирать
Помнишь, из МТС ехали с Бородиным?
Посидели мы с минуту молчком. Что, думаю, за человек этот Федька? Наверное, из тех, что по ночам появлялись у нас в части, вели разговоры с солдатами о какой-то революции. И точно — только подумал, Семенов спрашивает: «Ну, как тут у вас? Что солдаты о войне думают, о революции?» — «Да что, — отвечаю, — не понимаю я, что это за революция, где она произошла». — «Не произошла еще, Андрюша, — говорит он, — но произойдет. Царь последние дни доживает. Клокочет все в стране. А в армии, сам видишь, что делается…» — «А что? Ты растолкуй понятнее», — попросил я его. «Растолкую, я частенько буду теперь бывать у вас… Но ты и сам, Андрюша, приглядывайся ко всему, прислушивайся… А сейчас я пойду, прости, светает уже, хватятся меня в роте. Голову не подставляй под пулю, она еще пригодится. Да смотри не проговорись, что меня видел…»
