Теперь я знаю: мы исцеляемся, когда любят нас и когда мы любим сами.
Все мы, проживая травму, обнаруживаем, что запинаемся и заикаемся, в нашей речи появляются долгие паузы. Слова застревают в горле. Через язык других мы возвращаем себе способность говорить.
Мы не можем просто есть, спать, охотиться и размножаться, мы во всем ищем смысл. Западный мир разделался с религией, но не с нашими религиозными порывами. Кажется, нам необходима высшая цель, жизненная задача — одних лишь денег, отдыха или социального прогресса недостаточно.
Нам еще придется отыскать новые способы наполнить жизнь смыслом, хоть и неясно, как это сделать.
Рана — это символ, однозначно истолковать его невозможно. Она может оказаться ключом к пониманию того, что означает быть человеком. Это мучительно, но в то же время ценно.
Все мы, проживая травму, обнаруживаем, что запинаемся и заикаемся, в нашей речи появляются долгие паузы. Слова застревают в горле. Через язык других мы возвращаем себе способность говорить. Мы можем обратиться к стихотворению. Мы открываем книгу. Кто-то готов прийти нам на помощь и уже подобрал слова.
Но в попытках понять, как устроена жизнь и почему некоторые люди лучше других справляются с невзгодами, я возвращаюсь к идее, что нужно говорить жизни «да». Это и есть любовь к жизни, какой бы сложной она временами ни была, и любовь к самим себе, обретенная несмотря ни на что. Не эгоизм, который есть полная противоположность жизни и любви, но упрямая решимость плыть против течения реки, подобно тому, как это делает лосось, каким бы неспокойным течение ни было, потому что это твоя река…
Я утратила собственное имя и собственную личность. Приемные дети теряют ориентиры. А моей матери казалось, что вся ее жизнь — это полная утрата ориентира. Мы обе хотели вернуться Домой.
Для писательницы то, о чем она решила умолчать, так же красноречиво, как и то, что она включила в книгу.
Почему мы измеряем любовь утратой?
Невозможно поверить, что тебя любят просто за то, что ты — это ты
