Эмма еще раз попыталась понять смысл разговора. Перебрав все варианты, остановилась на самом вероятном объяснении: герцог получил не только внешние повреждения, он болен на всю голову.
Серая тварь тут же пустилась наутек точно стрела.
Эш проворно убрал со стола ногу и отвернулся так поспешно, что чуть было не ударился лицом о стену. С ближайшей полки свалилась папка с бумагами, и листки рассыпались по полу точно снежные хлопья.
проворно убрал со стола ногу и отвернулся так поспешно, что чуть было не ударился лицом о стену. С ближайшей полки свалилась папка с бумагами, и листки рассыпались по полу точно снежные хлопья.
детей.
Он не выдержал и раздраженно воскликнул:
– Невинных детей, вырви мне глаз? Паршивцы
– Если подумать, это, собственно, и не условия, – продолжал Эшбери. – Она потребовала, чтобы после нашей женитьбы я соблюдал некоторые правила.
– Правила?
Эш не ответил, однако его взгляд говорил о многом. В нем была боль, и гнев, и душевная рана, которая болела сильнее любого из его шрамов.
Правила! Ах нет!
Эмма протянула руку, чтобы взять сорочку.
– Вы же не хотите сказать, что…
– Муж и жена только по ночам. Никаких огней. Никаких поцелуев. Как только она родит мне наследника, мы больше не спим вместе.
Наконец все разъяснилось. А она-то никак не могла понять, с чего вдруг ему вздумалось устанавливать подобные правила. У герцога была власть над ней. После заключения брака Эмма оказалась всецело в его распоряжении. Тогда зачем ему щадить ее чувства? Как будто чувства вообще нуждались в том, чтобы их щадили! Она не слабонервная дурочка.
Так вот, он и не думал щадить ее чувства. Он защищал себя.
Некоторое время Эмма не знала, что сказать, а когда же она наконец нашла нужные слова, их оказалось всего три:
– Я ее ненавижу.
Эш рассмеялся.
– Вы дочь викария. Откуда вам знать, что значит ненавидеть кого-то по-настоящему?
– Нет, я это знаю. – Эмма сжала кулаки. – Я могла бы придушить эту женщину, – прорычала она.
– Ну, это уж слишком.
– Хорошо. Но я могла бы обколоть ее булавками. Целой кучей булавок.
– Ну, в это я готов поверить.
– Я серьезно. Взяла бы очень много булавок! В конце концов она сделалась бы похожей на ежа.
Эмма пылала от гнева. И она не преувеличивала. В прошлом она, возможно, просто завидовала или негодовала на Аннабел Уортинг, однако сейчас презирала ее всей душой. Как она посмела убедить этого храброго, преданного и достойного мужчину в том, будто он чудовище? Урод, который должен довольствоваться мимолетными ласками, да и то в темноте?
– А знаете, эта комната довольно милая, – заметил он, очевидно желая сменить тему разговора.
– Милая?
– Тут есть кое-что. Не хватает только нескольких драпировок, приличной мебели, слоя краски, матраса, внутри которого свежая, а не десятилетней давности, солома, пары десятков скребков и щеток да блохоловок. Куда подевалось ваше воображение?
Она ответила ему суровым взглядом.
Он запечатлел поцелуй на ее лбу.
– Извинения приняты.
– Вы совсем не хотите есть?
– Простите, – сказала она, сползая с его колен. – Я так виновата.
Она поцеловала израненную сторону его шеи, провела языком по изувеченному уху, пробежалась пальцами по волосам, тронутым сединой
