Врач Курт Хайсмайер, ответственный за серию опытов, скрылся в 1945 году и начала новую жизнь. С 1946 года он стал снова практиковать под своим настоящим именем как врач-фтизиатр на территории советской оккупационной зоны, впоследствии — ГДР. Органы государственной безопасности ГДР следили за ним много лет, но не арестовывали. Хотя ГДР, в отличие от ФРГ, взяла на себя обязательство последовательно преследовать и судить нацистских преступников, Хайсмайера не трогали. В ГДР не хватало врачей, арест преступника сочли нецелесообразным «в интересах достаточного медицинского обслуживания населения»939.
Хайсмайер пользовался уважением и благоденствовал, имел обширную практику и владел единственной в ГДР частной туберкулезной клиникой940. Только в 1963 году, спустя почти 20 лет после войны, его наконец арестовали. Сначала Хайсмайер всё отрицал. Потом всё же признался, что проводил опыты на заключенных в лагере Нойенгамме, в том числе на еврейских детях. 16 марта 1964 года он признался, что в саду санатория в Хохенлихене спрятан ящик941, в котором, кроме личных вещей, например, настенной тарелки, полученной в подарок от генерала СС Освальда Поля, хранились семейные фотографии, альбом со снимками коллег по санаторию, а также важные доказательства: истории болезни, рентгеновские снимки и фотографии детей и взрослых, которые стали жертвами экспериментов. Хайсмайер надеялся, что эти документы смягчат его участь, но напрасно. Они послужили доказательством его преступлений.
30 июня 1966 года окружной суд Магдебурга приговорил Хайсмайера «за преступления против человечности» к пожизненному заключению942. Осужденному тогда было 60 лет. Он умер в 1967 году в тюрьме в Бауцене от инфаркта.
Каждая эпоха отмечена своей болезнью. Австрийский писатель и критик Карл Краус изобрел в 1920 году для этого формулу: «У каждой эпохи та эпидемия, какую эта эпоха заслуживает. У всякого времени своя чума
Под медикализацией Фуко понимал переосмысление больного из страдающего субъекта в больной объект59
Между 1880 и 1890 годами были открыты возбудители таких болезней, как проказа и малярия, холера и дифтерия, столбняк и пневмония, чума, сифилис и коклюш.
Больной с его страхами, чувствами и страданиями отступал на задний план, вперед выступали его клинические симптомы — медицину интересовало не самочувствие больного, но «объективное» состояние вещей. История больного превратилась в историю болезни.
Теперь пациент мог быть сведен к совокупности биологических процессов, происходящих в его теле, и это казалось гарантией научной объективности.
Медицина не зацикливалась больше на одной только постели больного: она переместилась в лабораторию.
Для государства обещания бактериологии и ее перспективы были привлекательнее и дешевле, чем социально-политические требования либералов, которые настаивали на радикальном улучшении условий жизни заболевших.
Цель медицины также определялась по-военному: полное уничтожение болезни.
Политики и представители общественности почитали корифеев бактериологии как «людей, сражающихся со смертью и дьяволом»53
