показывает, что за последние несколько десятилетий «музыка» утратила свой монопольный статус в области звукового искусства, став субкатегорией более широкого поля «звука», культурная зачарованность которым все растет.
Киттлер, пользуясь неортодоксальным языком Лакана, утверждает, что записанный звук огибает «воображаемое» и «символическое», чтобы предоставить доступ к «реальному»: перцептивному изобилию материи, лежащему в основе всякой репрезентации, материальному ядру. Это ядро — не фундамент, но извечный поток, из которого появляются все сигналы и знаки и в котором они неизбежно пропадают5
Мануэлем Деландой в его замечательной книге «Тысяча лет нелинейной истории» (A Thousand Years of Nonlinear History), в которой все природное и культурное полагается как собрание течений (flows) — лавы, минералов, биомассы, генов, тел, еды, языка, денег, информации и так далее: они застывают и растворяются, их захватывают и высвобождают в ходе имманентных исторических процессов
Я соглашаюсь с предположением Фридриха Киттлера о том, что запись звука (обеспечившая ключевые технологические условия возможности саунд-арта) открыла онтологический домен, исключенный теориями визуальной и лингвистической репрезентации. Киттлер, пользуясь неортодоксальным языком Лакана, утверждает, что записанный звук огибает «воображаемое» и «символическое», чтобы предоставить доступ к «реальному»: перцептивному изобилию материи, лежащему в основе всякой репрезентации, материальному ядру.
лесу очень много звуков, — пишет шефферианский энтомолог и саунд-художник Франсиско Лопес, — но редко кому предоставляется возможность видеть источники большинства из них»91.) Согласно Шефферу, звуковой объект существует отдельно от инструмента, который его производит, от медиума, с которым связано его существование и от сознания слушателя. Звуки — это не качества объектов или субъектов, они — онтологические частности и индивиды. («Как только кваканье оказывается в воздухе, — пишет Лопес, — оно больше не принадлежит лягушке, которая его производит»9
Можно вспомнить мириады других природных и культурных течений: воздух, ветер, вода, нефть, электричество, трафик, образы и т. д.86 И Ницше и Делёз предлагают думать, что музыка не просто переводит неслышимые силы в слышимый регистр, но и участвует в движениях определенного природного потока (flux), а именно звукового потока. Делёз выразил эту идею в коротком, но емком отрывке: «Можно также представить себе непрерывный акустический поток… который проницает мир и включает само молчание… Музыкант — тот, кто выбирает из этого потока нечто»
Ницше называет этот дионисийский поток сил «Первоединством». Но, как мы уже поняли, становление — это не какая-то неразличимая бездна. Поток материи и энергии выражается и артикулируется разными способами. Образуются слои или страты, каждая из которых — это композиция различных субстанций и форм, складывающихся в отдельные консистентные ручьи с собственной автономией
Размещаясь ниже репрезентации и означивания, звуковые искусства манифестируют поле интенсивности, которое и Делёз и Ницше называют «дионисийским»80. «Этот трудно постигаемый первофеномен дионисийского искусства, — пишет Ницше, — делается, однако, понятным прямым путем и непосредственно постигается в удивительном значении музыкального диссонанса» (§24). Музыка (и, в частности, звуковое различие или дисгармония) делает слышимым динамический поток становления, который предшествует principium individuationis и превосходит эмпирический опыт. Ничего не репрезентируя и не символизируя, этот поток запускает игру звуковых сил и интенсивностей. «Этот [дионисийский] мир [музыки] имеет совсем другую окраску, причинность и быстроту, чем мир пластика и эпика», — пишет Ницше
образом, представлена глубоко натуралистическая теория искусства. Искусство не некое уникальное человеческое достижение, отделяющее от «природы» привилегированную область «культурного». Напротив, «природа» у Ницше сама по себе художественна, креативна и продуктивна, а «высшее достоинство людей — быть одним из природных произведений искусства». Человек — художник, заключает Ницше, только когда «срастается» с природой как «Первохудожником мира» (§5, перевод изменен).
Аполлоническое и дионисийское — это, в первую очередь, силы природы — «художественные силы, прорывающиеся из самой природы, без посредства художника-человека, в коих художественные позывы получают ближайшим образом и прямым путем свое удовлетворение» (
