Можно, наконец, внушать «интерес», но ценности — это не производное от воли, а ее данности, ее препятствие. Точно так же, как препятствием для веры являются смыслы — будучи всего лишь инверсией мышления, она не может их создавать, а только вызывает, обосновывает и усиливает
Отличительной особенностью возникшего во второй половине ХХ века движения New Age является синкретизм, почти такой же, какой был характерен для эллинистической эпохи — эклектичное смешение всевозможных религиозных, философских, научных направлений, различных культурных традиций, с приведением всех их к некоему «общему знаменателю», последовательным отрицанием общеупотребительного значения слов и т. д. Современное, столь резко негативное отношение к вере, вполне подходящее под определение New Age, когда под «верой» готовы понимать все, что угодно (от верности до знания), только не саму веру (в прямом значении «верить»), несомненно, обусловлено ее почти рефлексивным отторжением после длительного периода навязывания в иудео-христианской традиции.
При этом воля не создает ценности (точно так же, как вера не создает смыслы) — она их организует, распределяет определенным образом
Варг Викернис верно пишет, что все (!), чего мы добиваемся или приобретаем с помощью Богов (обращаясь к ним с молитвой, жертвуя различные дары и т.п.), в конечном счете должно быть отдано им же, непременно возвращено назад как не принадлежащее нам (не нами произведенное и не нами из нас самих достигнутое)[18]. Причем, все без каких-либо исключений — женщины, богатство, слава, ратные подвиги и победы, жизнь, даже бессмертие, будь оно выпрошено у Богов
Не случайно воинствующее антихристианство большинства современных неоязычников приводит их, хотя и в сторону от иудео-христианства, но не к язычеству и не к гностицизму, а к той отрицательной стороне языческого сознания, в которой оно само себя изживает и неминуемо гибнет.
Характерно, что гностицизм, даже после торжества христианства к IV в., вовсе не исчез, а, напротив, продолжал жить, хотя и в несколько измененном виде, как в самом христианстве (начиная с Климента Александрийского, учившего, что «gnosis» больше, чем «pistis», православно-аскетической мистики «исихии» и «обожения», и т.д.), так и в его многочисленных «ересях» (так называемый поздний гностицизм: павликианство, богомильство, альбигойские ереси катаров и вальденсов, и др.), хотя уже в существенно ином виде
Войти в вечность можно только «здесь и сейчас» и никак иначе.
1) «верую, чтобы понимать» (Августин, Ансельм Кентерберийский, Фома Аквинский), или (2) «понимаю, чтобы веровать» (Бонавентура, Пьер Абеляр), или, наконец, (3) «и верю и понимаю» (концепция «двойственной истины» Дунса Скота и Уильяма Оккама, окончательно разделившая пути веры и человеческого разума).
Вот почему от плоской, одномерной антитезы веры и знания (для которой хватило бы одной способности к мышлению), необходимо переходить к более глубокой антиномии веры и воли, т.е. такой антиномии, которая включала бы в свое рассмотрение не только осмысление значимостей (смыслов и значений), но и непосредственное переживание ценностей
Именно на подавлении воли верой построена вся иудео-христианская диалектическая арифметика «духовной» инаковости миру, божественного «изничтожения» мира: чем меньше благополучия и совершенства «здесь» (связанного с реализацией воли), тем больше награда «там» (отчасти уже здесь предвкушаемая благодаря вере). Короче, вера «всегда больше всего жаждется, упорнее всего взыскуется там, где недостает воли»
