никакого человека не называй счастливым, пока он жив
озникал вопрос, каким образом соединить новые сюжеты со старыми, выработанными школьной традицией формами эзоповской басни. Этот вопрос Федр и Бабрий решали противоположным образом. У Федра Эзопова басня теряет свои традиционные черты и все более приближается то к проповеди, то к анекдоту. Бабрий, напротив, всегда старается держаться золотой середины между этими крайностями и подчиняет новое содержание нормам обычного басенного сюжета.
Основной композиционный принцип как для Федра, так и для Бабрия — это принцип разнообразия (variatio): «чтоб слух порадовать речей разнообразием…» (Федр, II, пролог 9–10). Но и этот принцип два баснописца понимают по-разному. Федр, стремясь к разнообразию, дает в своих пяти книгах пестрое чередование басен в собственном смысле слова с легендами, хриями, новеллами, историческими анекдотами; можно даже предположить, что он имел прямое намерение возродить древний жанр «смеси», образцами которого были греческие диатрибы Мениппа и римские сатуры Энния. Бабрий же ищет средств для разнообразия не вне избранного им жанра, а внутри его, и заботливо комбинирует мотивы, чтобы узкий мир басенных образов и ситуаций каждый раз представал перед читателем по-новому.
Здесь басня уже перестает быть басней, обращаясь в простой монолог на моральные темы — вроде тех проповедей философов, какие назывались у древних «диатрибами»:
Обе басни одинаково кратки. Но Федр начинает свою басню в упор, а Бабрий — издалека. Изложение Федра — повествовательное, прямолинейное, четко расчлененное; изложение Бабрия — наполовину диалогическое, естественное и гибкое. Тон Федра — рассудочный («…и, росту столь огромному завидуя…»); тон Бабрия — наивно-живописный («огромный толстый зверь на четырех лапах…»). У Федра поведение лягушки нелепо с самого начала; у Бабрия оно заботливо мотивировано всей первой половиной басни. У Федра басня кончается логически — гибелью лягушки; Бабрий же, исчерпав художественные возможности сюжета, ограничивается лишь намеком на этот исход. Басня Федра проще, басня Бабрия богаче.
Федр говорит о том, как рабское бесправие толкнуло Эзопа на мысль излить свои тайные чувства под прикрытием басенной условности («…Угнетенность рабская, / Не смевшая сказать всего, что хочется, / Все чувства изливала в этих басенках, / Где были ей защитою смех и выдумки…»). А Бабрий рассказывает, что некогда был золотой век, когда звери умели разговаривать, «и камень говорил, и на сосне иглы, / И рыбаку понятен был язык рыбы, / И слову воробьиному внимал пахарь; / Земля давала людям все плоды даром, / И меж богами и людьми была дружба», — и что об этом-то золотом веке простодушно поведал потомкам Эзоп. Басня Федра — это иносказательное суждение о слишком опасной современности; басня Бабрия — бесхитростное повествование о сказочном веке всеобщего счастья
У Бабрия политическая тема затрагивается дважды (40 «Верблюд» и 134 «Змеиная голова и змеиный хвост» — вариация на тему легендарной притчи Менения Агриппы),
Федр и Бабрий исходят из одного и того же принципа античной поэтики — принципа краткости (brevitas): недаром Федр не раз с гордостью говорит о краткости своих басен
кая форма — афоризм и обстоятельства его произнесения — называется «хрией» и очень часто встречалась в античной моралистической литературе.
Смертоносную технику часто перенимают охотнее и раньше, чем технику, полезную для жизни
