Как говорил Ленин, будем продолжать эсеровскую политику, а самих эсеров — в тюрьмы. А при надобности лучше расстрелять — в тюрьме еще кормить надо.
В море ста миллионов арабов нельзя создавать воюющее с ними государство — в один прекрасный день они, так же как Гитлер, всех евреев вышвырнут.
знал, что коммунизм — это обычная диктатура, которая убивает людей, чтобы удержаться у власти.
А вот у пяти миллионов евреев от Одессы до Варшавы была общая культура и даже одинаковые условия, в которых они жили. Но всего этого уже не существует.
Нет смысла рассуждать, мол, как бы вернуться на две тысячи лет назад. Это невозможно. В море ста миллионов арабов нельзя создавать воюющее с ними государство — в один прекрасный день они, так же как Гитлер, всех евреев вышвырнут. Я не говорю, что это случится прямо сейчас, но когда-нибудь арабы научатся стрелять не хуже евреев…
Действительно не существует, но, с другой стороны, существует государство Израиль, хоть вы и говорили, что у него нет шансов долго продержаться.
У государства Израиль совсем иная культура. Даже если оно устоит, через какое-то время в культурном отношении станет арабским. С этим ничего не поделаешь. Это ведь не еврейское государство, а Моисеево. В Израиле собрали евреев из Эфиопии, Египта, Китая, между ними нет ничего общего, кроме того, что все они — Моисеева исповедания. Поэтому, если оно удержится, возникнут новый народ, новая культура, которая не будет иметь ничего общего с Европой, с Шагалом, Перецем, с тем еврейством, которое жило здесь.
Как вы думаете, что значит быть евреем сейчас…
Где? Здесь, в Польше? Это значит быть со слабыми, не с властью, потому что власть здесь всегда била евреев, а сейчас она бьет «Солидарность», бьет Буяка. Думаю, что всегда — неважно, кто этот битый, — надо принимать его сторону. Надо дать ему кров, спрятать в подвале, надо не бояться, во всем быть на его стороне. Это единственное, ради чего надо оставаться евреем. Польское еврейство исчезло. Великая еврейская культура исчезла и больше никогда не возродится.
Исчезла, но не полностью. Осталась память о том, что было.
Ты мне об этом не рассказывай. Ничего не осталось. Что-то сохранилось в воспоминаниях, в польской литературе, но присутствия нет и не будет. Присутствия нет тогда, когда перестают создавать…
А что значит быть евреем не здесь, не в Польше, а вообще?
Это очень трудно определить. Еврейство — это бассейн между Вислой и Днепром. Все, что происходило в Америке, во Франции, в Англии, не создавало еврейскую культуру. Ведь что такое народ? Народ — это люди, которые творят общую культуру, вместе движутся вперед. Народ не обязательно должен образовать идеологическую или религиозную общность. На свете миллионы магометан, однако культура у них разная. А вот у пяти миллионов евреев от Одессы до Варшавы была общая культура и даже одинаковые условия, в которых они жили. Но всего этого уже не существует.
что было потом?
Потом я жил в доме, на первом этаже которого был штаб Zur Bekämpfung der Banditen und Partisanen**, а на втором поселился десяток евреев, вышедших после восстания. Ну а в клозете висел портрет Гитлера, и все мы там ссали. Потом пришли русские… Такой себе эскадрон русских кавалеристок в шапках, отороченных серым мехом, красивые девушки. На этом и закончилась война.
Корчак был героем?
Если и был, то не только он. Корчак был не единственный, кто так поступил. Была Стефа Вильчинская [40], Эстерка Виногрон [41], — мы с ней вместе учились, были дети, которые шли со своими родителями, родители, которые шли с детьми. А если говорить о Корчаке? У него не было другого выхода.
Он мог выйти на арийскую сторону, мог спастись.
Тогда уже нет. Он не мог бросить этих детей. На Умшлаге ему предлагали — но он не мог это сделать!
Вы видели только, как Корчак и дети проходили под окнами?
Да. Смотрите, это было так. Больница находилась на углу Лешно и Желязной. Окно, у которого мы стояли, выходило на Желязную. Дети шли по Желязной, в сторону Новолипок. Так что мы видели их только на этом маленьком отрезке. И всё. Мы не могли даже пошевелиться у окна. А они просто проходили перед нами. За детьми шли остальные… Детей не бросили, они не были испуганными, растерянными, вы понимаете, о чем я? Это важно. Корчак исполнил свой долг до конца, до самого конца. Если следование долгу — это героизм… Знаете, что меня во всем этом мучает? Почему говорят только о Корчаке?
Наверное, потому, что людям нужны символы.
А юные девушки? Это еще сильнее, чем Корчак. У него не было выбора. Это шествие было итогом всей его жизни. А эти девушки? Они, вероятней всего, могли спастись.
Да, но у них были такие же убеждения.
Так о том и речь! Эти их убеждения значили еще больше — им было по двадцать лет! Бороться, рисковать жизнью — это совсем иное, нежели сознательно идти на смерть. Когда тебе двадцать лет, очень хочется жить… Этих девушек нет ни на одном памятнике. Почему? Потому что Корчак был знаменитым, а они нет? Да, Корчак был великим писателем, а их смерть осталась безымянной.
