это была всего лишь шутка. Не тайна, но именно шутка: я переписал речи добродушнейшего старца Сократа и рассылал их от своего имени…
Да, человечество жестоко… и только кровь считается! И лишь с креста достучится до сердца проповедник!
И тут дрогнуло: они поняли, что с человеком можно сделать все, что общества нет в стране… а есть власть беспощадная, всемогущая…
И вот уже вокруг нет толпы. Жизнь-то свелась к ним, к четырем: Каин… Авель… Кесарь… и Мария – на одной лавочке умещается вся жизнь!
Есть времена, когда единственное положение, достойное человека, – на кресте!
Григорьев (торопливо). Я и не испугался, Михаил Сергеевич. Отчего же мне пугаться… не пойму вас, право. (Стараясь строго.) А вот чей портретец вы на стенку повесили – принужден я спросить.
Лунин. И это – знакомец… Жизнь была долгая, Григорьев, и знакомцев в ней: сенаторы, воры, министры, убийцы, фальшивомонетчики, государи…
Григорьев. А это, если не ошибаюсь, государственный преступник Муравьев-Апостол у вас висит?
Лунин (смешок). У нас висит… Ну вот, сами знаете, а чего спрашиваете?
Григорьев. Эх, сударь, все вы гусей дразните.
Лунин. Кого дразню?
Григорьев. Гусей… Ну зачем же вы государственного преступника и повесили?
Лунин. Это вы его повесили, любезнейший! А я его не вешал. (Смешок.) Фраза?
