В мире мыслимом образ блага всего превосходнее: он познается, конечно, не без великого труда; но когда бывает познан – является источником и началом всякой доброты и красоты и, подобно солнцу, озаряющему светом вещи чувствопостигаемые, доставляет истину и знание всему тому, что мыслится умом;
Таков образ человеческой жизни! – говорит Сократ. – Та пещера, в которой люди связаны и видят только тени вещей, есть мир, подлежащий чувствам; падающий в пещеру блеск огня есть солнце, которого лучи озаряют вселенную; восхождение к предметам выспренним есть тревожный порыв нашей души – оставив вещи земные, возлетать к предметам, доступным только уму, и в созерцании их находить свое удовольстви
подземное жилище – обширнейшую пещеру, которая, однако ж, сверху, во всю свою длину, открыта для принятия в себя света. Положим, что люди с самого детства живут в этой пещере, и притом так, что входа в нее не видят, что связанные по ногам и по шее, они могут усматривать только находящееся пред глазами, а поворачивать голову, от стесняющих ее оков, не в состоянии. Тогда как люди так заперты и закованы в своей пещере, пусть сзади их, сверху, льется к ним свет огня и озаряет мрак пещеры. Притом между тем огнем и отверстием пещеры пусть идет дорога, закрытая от ней стеною. За этою стеной вообразим других людей, которые сами, как закрытые, невидимы; но они то молча, то разговаривая, проходят своею дорогою, неся разную рухлядь, изображения людей и животных, статуи и прочее, – и тени всего этого падают на противоположную часть пещеры. Те узники, продолжает Сократ, хотя, кроме теней, ничего не видят, однако ж будут уверены, будто видят самые вещи, и в беседе друг с другом станут тени называть теми же именами, какие обыкновенно даются самым вещам, даже к этим теням отнесут и звуки, которые издаются проходящими вверху и отражаются внутри пещеры. Если бы теперь кто-нибудь из них был освобожден от оков и вдруг встал, – начал поворачивать шею, ходить и смотреть на свет, то, конечно, почувствовал бы боль в глазах и, привыкши видеть одни тени, не мог бы постоянно созерцать самые вещи. А если бы стали его уверять, что прежде жил он среди пустых теней и что теперь только приблизился к самым вещам, – он усомнился бы и прежние представления считал бы более правдоподобными, чем последние
душе. Сословие начальников у него совершенно подобно τῷ ςόγῳ, сословие воинов вполне соответствует τῷ θυμῷ, а народ, или грубая толпа, по его мнению, имеет ближайшее сходство с чувственными пожеланиями
что чем идеальнее добродетель в мире внутреннем, тем невозможнее осуществить ее в условиях быта внешнего
Если же в человеческой душе три стороны, то из различных свойств и взаимного отношения их возникают четыре добродетели: мудрость, мужество, рассудительность и справедливость, – и этими добродетелями условливается совершенство человека.
В душе человеческой, говорит Сократ, есть три стороны: разумная, раздражительная и пожелательная
– Так вот добрые, – сказал я, – не хотят управлять ни для денег, ни для чести; потому что не хотят называться ни наемниками, управляя открыто для вознаграждения, ни хищниками, пользуясь от управления чем-нибудь тайно: не хотят они также управлять и для чести, потому что не честолюбивы. Только необходимостью и наказанием должно ограничивать их к принятию на себя правительственных обязанностей. Отсюда-то, должно быть, рождается унизительное мнение о тех, которые вступают в управление добровольно, а не ожидают необходимости. Величайшее из наказаний есть – находиться под управлением человека, сравнительно худшего, когда сам не хочешь управлять; и люди честные, если они управляют, управляют, мне кажется, из опасения именно этого наказания: они тогда вступают в управление не потому, чтобы стремились к какому-нибудь благу, и не потому, чтобы хотели удовлетворить собственному чувству, но как бы увлекаясь необходимостью, поколику не могут вверить себя лучшим или подобным себе правителям. Таким образом, если бы город состоял из мужей добрых, то едва ли бы не старались они устраняться от правительственных обязанностей, как ныне домогаются принимать участие в них. А отсюда явно, что на самом деле истинный правитель обыкновенно имел бы тогда в виду не собственную пользу, а выгоду подчиненного; так что всякий, понимающий дело, скорее согласился бы получать пользу от другого, чем озабочиваться доставлением пользы другому, Посему я никак не уступлю Тразимаху, будто справедливость есть польза сильнейшего.
– И мы говорим, что мастера, получающие плату, находят эту пользу в том, что пользуются искусством вознаграждательным.
– С трудом подтвердил.
– Значит, эту самую пользу, то есть получение платы, каждый из них приобретает не от своего искусства, но, если исследовать точнее, искусство врачебное доставляет здоровье, а вознаграждательное сопровождает это платою; искусство домостроительное созидает дом, а вознаграждательное сопровождает это платою, так и все прочие: каждое делает свое дело и производит пользу, сообразную тому, над чем оно поставлено. Но пусть к искусству не присоединялась бы плата, – мастер пользовался ли бы от него чем-нибудь?
– По-видимому, нет, – отвечал он.
– А неужели, работая даром, он не приносил бы и пользы?
– Думаю, приносил бы.
– Так вот уж и явно, Тразимах, что ни одно искусство и никакое начальствование не доставляет пользы самому себе, но, как мы и прежде говорили, доставляет и предписывает ее подчиненному, имея в виду пользу его, то есть низшего, а не свою, или сильнейшего. Потому-то, любезный Тразимах, я недавно и говорил, что никто не хочет начальствовать и принимать на себя исправление чужого зла добровольно, но всякий требует платы; так как человек, намеревающийся благотворить искусством, никогда не благотворит самому себе, и предписывающий добро, по требованию искусства, предписывает его не себе, а подчиненному; и за него-то, вероятно, людей, имеющих вступить в управление, надобно вознаграждать – либо деньгами, либо честью, а кто не начальствует – наказанием.
кто сам наживал деньги, тот любит их вдвое более, чем другие. Как поэты любят свои стихотворения, а отцы – своих детей, так разбогатевшие любят деньги, собственное стяжание, – любят, не по мере их полезности, подобно другим. Оттого-то обращение их и тяжело, оттого то они и ничего не хвалят, кроме богатства.
