наш век глобализации нам просто необходимо — в качестве условия мирного сосуществования — распространять и настойчиво поощрять культуру претерпевания обиды. Если мы склонимся перед радикальным исламом, который из Тегерана или Карачи объявляет нам войну из-за карикатур, напечатанных в Дании, или романа, изданного в Британии, и тем оправдывает акты насилия в Копенгагене, Осло и Париже, то свободно говорить и писать нигде на планете станет уже невозможно.
Думаю, однако, что, начав разоблачать общепризнанных гуру, мы бы недооценили культурную притягательность созданных ими иллюзорных представлений и спасительных фантазий: люди не хотят да и неспособны пережить свободу как не только риск, но и приключение.
в самой человеческой экзистенции глубоко заложены структурные причины феноменов несчастья и пустоты, и душевное здоровье в значительной мере состоит в том, чтобы уметь справляться с этой тяжестью.
Возможно, читатели этой книги осудят выраженные в ней мысли как паническую реакцию левого либерала, посчитав, что в «подлинно» свободном мире они давно утратили всякую релевантность. Позволю себе усомниться в такой оценке. Будущее покажет, является ли страстное стремление к свободе неким пережитком прошлого или оно необходимо для предупреждения грядущих опасностей.
Исламистские террористические группировки пытаются, как и прежде, раздобыть атомное оружие, и в хаосе современных мировых событий сделать это им гораздо проще, чем мы хотели бы думать.
Но свобода нам вовсе не обеспечена. Запад ожидают трудные времена. Население Европы сокращается, экономика большинства стран без привлечения мигрантов может рухнуть в среднесрочной перспективе. Эта проблематика не обсуждается в достаточной мере — потому, в частности, что левые и центристские партии из соображений политической корректности отказываются выстраивать внятную миграционную политику, которая, как это делается, например, в Канаде, четко определяла бы культурные и экономические интересы заинтересованных сторон. В связи с этим возникает и стремительно ширится ощущение смутной угрозы, которое находит выражение в мрачных исламофобских фантазмах и в росте числа правопопулистских партий. Швейцарская народная партия или такие персоны, как Марин Ле Пен во Франции, Герт Вилдерс в Нидерландах, выставляют себя защитниками своей национальной культуры. Но правые популисты — наихудшие из мыслимых представителей той традиции, на которой зиждется современное западное общество. Эти политические бизнесмены спекулируют страхом и сдают важнейшие рубежи Просвещения, то есть обретенную способность отличать по-настоящему значительные культурные достижения от плоской популярщины, а также свободу мысли, которая задыхается в атмосфере подстрекательства, ксенофобии, эмоциональной и интеллектуальной узости, так как имеет своей предпосылкой критическое вопрошание, без которого творческое начало — в науке ли, технике или искусстве — не может развернуться.
замыслу политкорректность преследовала благие цели: однажды обретенную свободу нужно было укрепить хорошими манерами и всесторонней учтивостью. Предполагалось, что человечество уже не отступится от достигнутого и нужно лишь подождать, пока отстающая его часть нагонит авангард, и — для утоления чувства вины — поддержать эту гонку за лидером своими миллиардами. Вот здесь-то, с моей точки зрения, и таится опасность. На Западе свобода не представляет собой чего-то нового и сверхобычного, люди вовсе не настроены вкладывать в нее свои силы. Они усердно готовят себя для участия в своем личном марафоне с ближайшим окружением, потому что в повседневной жизни других сражений не наблюдается. Морозец по коже пробегает у них лишь при созерцании реалити-шоу, которые заполонили телевизионное пространство по всему миру, или из-за скандалов с участием звезд и знаменитостей.
Либерализм заключает отсюда, что идеологиям вообще не место в политике. На их место он ставит индивидуальную свободу, право личности строить жизнь по своему усмотрению, открыто выражать свое мнение и не пасовать перед авторитетами. Проблема в том, что осмысленная страсть к свободе охватывает нас лишь тогда, когда свобода под угрозой или подавляется.
Последний человек озабочен только тем, чтобы понадежнее минимизировать риски, даже те, что связаны с экстремальными видами спорта; их он страхует особым высокотехнологичным оборудованием, — пока вся жизнь не превратится в упражнение по избеганию ущербов, и как хотелось бы прожить ее здоровым и желательно без особых непредвиденных случайностей! Политика сводится к искусству гладкого менеджмента. В парламентских трениях безраздельно доминируют экономические темы [190]. Налоговые ставки и отчисления на социальное страхование, устойчивая структура доходов, стабилизация валюты и сокращение безработицы — вот ключевые вопросы всех избирательных кампаний. Последний человек больше не хочет ни творить большую историю, ни жить в ней, ведь это повлекло бы лишь нестабильность ситуации, дисбаланс пенсионного фонда, да и нарушило бы планы провести отпуск на Карибах, не говоря уж о покупке нового автомобиля. В промышленно развитых странах главным поводом для беспокойства становится финансовое будущее детей, так как само по себе окончание университета или даже защита докторской диссертации уже не означает автоматически, что ты получаешь место с гарантией приличного дохода и социального статуса.
Просвещение в собственном смысле есть принципиально незавершимый процесс, в ходе которого человечество снова и снова убеждается, что ни одна проблема не имеет окончательного решения. При этом термин «окончательное решение» я употребляю совершенно сознательно и с полемической целью [183]. Знание, доступное человеку, всегда имеет предварительный характер, поэтому готовность отвечать на критику корректировкой собственного знания только и обеспечивает нам возможность разрешать вновь и вновь возникающие проблемы. Среда, в которой этот нескончаемый процесс обучения функционирует наилучшим образом, — это открытое общество в том смысле, какой придавал этому понятию Карл Поппер [184].
