но существует другой архетипический предмет гардероба, в котором идея тождества между страстью к хорошо сшитым, штучным вещам и социопатией выражается еще более явно, а ткань словно посажена на подклад из жестокости, — это белый мужской костюм
С марксистской точки зрения, которой придерживается, например, Я. Тейлор, футбол интерпретируется как средство изменения статус-кво: во время игры те, кто находится на нижних ступенях социальной лестницы, обретают доминирующий статус; однако, когда приходит время вернуться к работе, прежняя иерархия восстанавливается [219]. В этом и заключается смысл карнавала: мир переворачивается вверх тормашками лишь для того, чтобы впоследствии вернуться к норме [
Разборчивый мужчина, одевающийся так, чтобы выделиться на фоне остальных, вызывает подозрение: он выглядит ненадежным, зачастую женоподобным, а то и гомосексуалом.
преступление — это часть повседневной жизни, чему немало способствуют репортажи и реконструкции реальных преступлений в цифровых и аналоговых медиа.
Если дьявол носит Prada, что же носит Бог?
литературе образ «касутори» ассоциировался с переживанием «непрочности человеческого мира — мира без завтрашнего дня и без авторитетов» [176]. В 1920‑х годах независимые современные девушки (modan gaaru) воспринимались как люди, которые умеют жить одним днем, отдаваясь ему со всей энергией и страстью.
Фудзии Ёсики считал, что так называемый сленг старшеклассниц, или «язык когяру», был попросту фикцией, придуманной средствами массовой информации [167].
выглядеть опустившимися, грязными и в целом lunpenppoi (похожими на бродяжек) [163] — таков был еще один распространенный вариант стиля и поведения «когяру» (например, девочки в Китидзёдзи носили школьные юбки в пятнах и замызганные блузки).
Молодые женщины, принадлежащие к «нецивилизованной» прослойке общества, мечтали приобщиться к образу жизни «цивилизованных» людей. Соответственно, они прикладывали много усилий, подражая им. Но поскольку их реальная повседневная жизнь была гораздо хуже, они постоянно обесценивали себя и страдали от чувства собственной неполноценности
представление о «когяру» как о проститутках, хотя на деле их роскошь была скорее символической, чем реальной.
