он ждал, что я задам этот вопрос.
— Филипу, — повторил я, — только тринадцать лет.
Он словно выспрашивал у меня историю болезни, и я отвечал с той же бесстрастностью.
— Вы, видимо, сгораете от желания как можно быстрее надеть на шею свой хомут.
Я взглянул на него. Он не отвел глаза, смотрел на меня неулыбчиво, даже строго. Он ждал ответа.
— Не сказал бы.
— Почему?
Я пожал плечами. Усмехнулся.
— Хомут мало кому нравится.
Дядя, ее брат, говорит, что всегда считал: из окна ее выбросил Эдамс.
наверное, было бы легче прорыть ногтями дыру в скале
— Боюсь, напоследок я едва не сошел с дистанции.
— Одного не могу понять: как вы смогли так долго проработать конюхом, если зависимость от кого-либо претит вам до абсурда? Вы говорите, деньги тут ни при чем. Что же вами двигало?
Я чуть повернулся в кресле. Синяки все еще давали о себе знать. На ум пришел каламбур, и я с едва заметной улыбкой ответил:
— Наверное, желание взять последний барьер.
Они меня не узнали. Пэтти вежливо поздоровалась, явно ожидая, что сейчас ее отец представит нас друг другу.
Почему-то для меня было важно, чтобы он мне поверил.
