Любовь никогда не бывает лучше любовника. Злые люди и в любви проявляют зло, жестокие – жестокость, слабые – слабость, а глупые – глупость; а любовь человека свободного никогда не бывает безопасной.
Сигаретный дым они старались вдохнуть как можно глубже, чтобы он заполнил их легкие, заставил сердце биться быстрее и помог справиться с дрожью в бедрах и удержать на крючке бьющую через край энергию юности.
Нас всегда раздражали и подавляли подобные гневные монологи матери, бесконечные, оскорбительные и безличные (никаких конкретных имен она никогда не называла – в ее монологах фигурировали просто «люди» или «некоторые»), а кое-какие ее едкие замечания мы обе и вовсе воспринимали на редкость болезненно.
самым лучшим убежищем оказалась любовь. Так осуществилась метаморфоза исходного садизма в вымышленную ненависть, а затем в обманную любовь.
Да, они ужасно сердились, эти взрослые! Хотя в их голосах сквозил не только гнев, но и совсем иные эмоции: слезы, грозившие смыть всю их высокомерную отчужденность, и давние страстные детские мечты, так и оставшиеся неудовлетворенными.
Нам ведь постоянно приходилось защищаться – с тех пор, как мы себя помнили, мы были вынуждены защищать себя от всех и каждого, думать над каждым словом, прежде чем его произнести, опасаясь ненароком нарушить установленные обществом правила и каждый свой жест предварительно подвергая тщательному анализу, – и все это в итоге привело к тому, что мы стали упрямыми, хитрыми и наглыми.
Она ведь тоже виновата – хотя бы отчасти.
– Ой, да ладно тебе! Девчонке, поди, и двенадцати не исполнилось.
– Это так, да только кто ее знает… И вот что мне интересно: почему она ему совсем не сопротивлялась?
– Может, и сопротивлялась.
– Тебе-то оттуда знать?
– Ох, лучше б он не выжил, ребенок этот! Говорят, мать до полусмерти девочку избила, хорошо, что в живых осталась.
Он одарил своим благосклонным вниманием пятнадцатилетнюю девушку аналогичного происхождения и тоже, естественно, смешанной крови.
выйти из нее Чолли оказалось даже труднее, чем войти; почувствовав, как девочке больно, он решил поспешить и буквально выдернул член из ее сухой вагины. Пикола потеряла сознание.
ему невыносимо хотелось трахнуть Пиколу – но как-то особенно нежно. Впрочем, мысль о нежности надолго в его мозгах не задержалась. Внутри у Пиколы все оказалось таким узким, что у Чолли не осталось ни капли терпения. Ему казалось, что сама его душа, неким образом соскользнув в гениталии, рвется в эту узенькую вагину. И когда он резким сильным рывком вошел в нее, у Пиколы вырвался один-единственный звук – негромкий захлебывающийся всхлип, который застрял где-то в глубине горла и лопнул
