Круассан был одновременно хрустящим, нежным и слоеным. Один укус, и возникает чувство, что тебя любят.
юность – это единственная пора, когда человек чему-нибудь да научается.
Это было начало конца, и дело даже не в том, что покупка обуви – само по себе занятие печальное (взять хотя бы «Золушку», разве это – не аллегория фундаментальной безрадостности выбора обуви?), – а в том, что наш путь пролегал через отдел пижам и нижнего белья. В отделе пижам мы окончательно себя потеряли – забыли, зачем мы здесь и кто мы такие.
Объективные утверждения можно делать только в отношении стула, а не личности, поскольку личность подвержена постоянным переменам.
Подразумевалось наивным ожидать бесед об интересных вещах или думать, что ты когда-либо узнаешь что-то важное.
Через пару дней симптомы прошли. В душе я по-прежнему ощущала себя только что упавшей с конвейера, но уже могла есть, читать, плавать и контролировать лицо, чтобы у людей не создавалось впечатление, будто на них уставились глаза смерти.
Ни к чему, что было значимым для меня, они всерьез не относились, им всё это виделось чем-то заурядным и слегка раздражало: почему я настаиваю на важности вещей, не имеющих никакого отношения к реальной жизни? И оспорить их точку зрения я никак не могла, мне нечего было ей противопоставить даже наедине со своими мыслями, поскольку ничего настоящего я делать не умела. Я не умела переехать в другой город, не умела заниматься сексом, работать на обычной работе, влюбить в себя человека, заниматься реальным исследованием, а не очередным проектом по самоусовершенствованию.
Впервые в жизни я не могла придумать, чем именно мне хотелось бы сейчас заняться, изучению чего себя посвятить. Во мне продолжала жить старая мечта стать писателем, но ключевое слово здесь «стать», а не «делать». Эта идея не проясняла, какие действия я должна предпринять.
Ни к чему, что было значимым для меня, они всерьез не относились, им всё это виделось чем-то заурядным и слегка раздражало: почему я настаиваю на важности вещей, не имеющих никакого отношения к реальной жизни? И оспорить их точку зрения я никак не могла, мне нечего было ей противопоставить даже наедине со своими мыслями, поскольку ничего настоящего я делать не умела. Я не умела переехать в другой город, не умела заниматься сексом, работать на обычной работе, влюбить в себя человека, заниматься реальным исследованием, а не очередным проектом по самоусовершенствованию.
Впервые в жизни я не могла придумать, чем именно мне хотелось бы сейчас заняться, изучению чего себя посвятить. Во мне продолжала жить старая мечта стать писателем, но ключевое слово здесь «стать», а не «делать». Эта идея не проясняла, какие действия я должна предпринять.
Несмотря на август, магазины кожаной одежды были битком набиты русскими, покупающими громадные овчинные дубленки. Готовят сани летом.
Я первой сказала «пока», чтобы быть храброй. Я тогда еще считала, что смелость так или иначе вознаграждается.
