Ведь работа – это что-то нелюбимое, то, что нужно делать через «не хочу-не могу», то, на что нужно жаловаться и сетовать. В противном случае это уже нечто другое и называться должно по-иному. А если работа вдруг начинает нравиться, ее нужно срочно поменять на нелюбимую, иначе, наверное, нарушится какой-то неписаный закон мироздания.
– Не правда ли, у мастера Блэка самая замечательная улыбка? – мечтательно протянула она.
– Но он ведь даже ни разу не улыбнулся, – резонно заметила сестра, осторожно ощупывая кончиками пальцев свое лицо.
– Да, но если бы улыбнулся, она, без сомнения, была бы замечательной.
Вы, люди, знаете тысячи способов причинить друг другу боль и не знаете простейших, как совершить добро
ты сама причина своих несчастий: двери закрывают именно затем, чтобы их не открывали
странно: то, что для одних совсем ничего не значит, для других составляет жизнь.
Твила схватила пистолет дрожащими пальцами и тут же чуть не выронила – такой он был тяжеленный.
– Аккуратнее, – чертыхнулся Валет, – он антикварный! Возьми лучше обеими руками.
Твила сделала, как он велел, и нелепо выставила дуло перед собой.
– А как из него стрелять?
– Никак, – отмахнулся тот, – он не заряжен. Поэтому держи так, чтобы удобнее было в случае чего кинуть.
Это одна из неприятнейших сторон мышиного бытия: все считают тебя тупым мелким зверьком, а все потому что бурлящая внутри богатейшая гамма чувств прорывается наружу в виде одной-единственной писклявой ноты. Какая жестокая насмешка природы!
– А ты-то чего такая кислая, или чай с уксусом перепутала?
– А с чего мне веселиться? Разве ж есть для этого повод? А без него только дураки и веселятся.
– Тогда мне больше по нраву в дураках ходить. Хоть другим настроение портить не буду.
– Ну, как сидят?
– Как надетые на ноги лодки. Так и должно быть?
– За полторы монеты? Ага.
проявлявшееся порой при взгляде на супруга, – точно