весь его рассудок, его выдубленный годами опасных экспедиций характер вступил в серьезную схватку с одним из самых неприятных человеческих качеств – азартом
«Взвесьте мне килограмм молока! И нарежьте!» – «Вам дольками или кубиками?» – «А мне по фигу, я на велосипеде»).
память, как неисправный факс, неизменно выдавала чистый лист, белоснежный и гладкий
Дай дураку х… стеклянный, он и х… разобьет, и руки порежет
«Взвесьте мне килограмм молока! И нарежьте!» – «Вам дольками или кубиками?» – «А мне по фигу, я на велосипеде»
– Дай дураку х… стеклянный, он и х… разобьет, и руки порежет, – пробормотал Тима.
видел, что на его лице все чаще и чаще блуждает совершенно ненормальная ухмылка, обещающая беду, и он понимал, что от Артура (и всех остальных) с каждым днем и даже часом остается все меньше чего-то родного, человеческого, доброго… Их будто стирали ластиком, как неправильно выполненный эскиз…
Все давно поняли, что на свете нет ничего такого, что могло бы повлиять на его настроение, и оставалось только поражаться, насколько глубоко человек может абстрагироваться от внешних неурядиц и проблем, типа холода, голода и прочего, чего сейчас у этих людей хватает с лихвой.
В его улыбке было столько же тепла, сколько в морозильной камере.
