Патрик любит меня даже сильнее, чем в тот день, когда мы пошли под венец, и я уверена в этом. Я вижу это в том, как он смотрит на меня – не когда я наряжаюсь для выхода в свет или смеюсь над одной из его глупых шуток, – но когда я пребываю в темной бездне сомнений
Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе
Патрик любит меня даже сильнее, чем в тот день, когда мы пошли под венец, и я уверена в этом. Я вижу это в том, как он смотрит на меня – не когда я наряжаюсь для выхода в свет или смеюсь над одной из его глупых шуток, – но когда я пребываю в темной бездне сомнений.
Мэри Стоупс, возглавлявшая кампанию за права замужних женщин на контрацепцию, сама осуждала незаконные роды и утверждала, что незаконнорожденный ребенок «по определению ниже законнорожденного в силу того, что его мать не проявила уважения к себе и к его отцу»[8].
Несмотря на это, женских просьб было бы недостаточно для перемены убеждений короля. Кораму нужно было привлечь на свою сторону мужчин – могущественных мужчин, владевших недвижимостью, контролировавших государственные активы, занимавших места в парламенте. А их было нелегко убедить.
Бывали исключения: самые высокопоставленные члены общества не всегда разделяли отвращение к незаконнорожденным детям. Среди них «рождение бастардов» было распространенным явлением. Вероятно, поэтому высокопоставленные и богатые женщины были среди первых, кто принял сторону Корама: он называл их «дамами высокого достоинства и отличия».
Не все члены общества разделяли это мнение. Томас Корам, чье собственное трагичное детство направляло дело его жизни, считал этих брошенных детей не плодами греха, а потенциально достойными членами общества.
После окончания учебы в Беркли я постаралась уехать как можно дальше оттуда. Ни с того ни с сего я отправилась в путешествие по Азии и целый год жила на деньги, получаемые за обучение английскому языку местных школьников. Потом пожила в Вашингтоне, в Северной Каролине, Теннесси и Джорджии, каждый раз следя за тем, чтобы нас с матерью разделяли тысячи миль.
Я рассматривала собственные тревоги как побочный продукт неустанной критики моей матери, ее неутомимого желания превратить меня в человека, которым я не хотела быть, скроенного по ее образу и подобию. Я возлагала все свои несчастья на ее плечи. Но мне предстояло узнать, что любые реальные ошибки, которые она совершала, бледнели по сравнению с несправедливостями, которые ей пришлось вытерпеть в прошлом.
Я не хотела узнавать ее секреты. Вероятно, подозревала, что ее история окажется слишком болезненной для меня. Скорее всего, я опасалась, что знание правды даст мне такую власть над ней, которую я не смогу вынести.
