Трава хрустит, земля твердеет, воздух шипит и воет, когда влагу и плотность вытягивают из ее сущности… но никто и никогда не плакал по дождевым червям.
Затем Шаффа снова улыбается, и она вспоминает все, что пыталась забыть. Она снова чувствует себя одинокой и беспомощной, как в тот день возле Палелы, одна во всем ненавидящем ее мире, где не на кого опереться, кроме человека, чья любовь приходит в одеждах боли.
– Моя команда считает меня дураком из-за того, что меня тянет к тебе, – говорит он как бы между прочим, глядя на сводчатый потолок пещеры, будто там есть что-то интересное. – Они думают, что я тебе не по нраву.
– Все думают, что они мне не по нраву, – говорит Сиенит. По большей части так оно и есть. – Ты мне нравишься.
Вот что тебе надо запомнить: конец одной истории есть всего лишь начало другой. Это, в конце концов, случалось и раньше. Люди умирают. Старые порядки уходят. Рождается новое общество. Когда мы говорим «миру пришел конец», это, как правило, ложь, потому что с планетой-то ничего не случилось.
Но так приходит конец миру.
Так приходит конец миру.
Так приходит конец этому миру.
В последний раз.
Так это и началось. Слушать. Учиться. Так мир изменился.
– Сиенит. Я же говорил тебе – никогда не говори мне «нет».
Она снова чувствует себя одинокой и беспомощной, как в тот день возле Палелы, одна во всем ненавидящем ее мире, где не на кого опереться, кроме человека, чья любовь приходит в одеждах боли.
Но Сиен думает что сломалось однажды, сломается снова, и куда легче.
– Свобода означает то, что мы сами контролируем свои действия. И никто иной.