— Так за какие такие заслуги все вокруг вас по отчеству зовут?
— Наташа… — сквозь зубы процедил Соловьев, краснея. — Не начинай.
— Все в порядке, капитан, — улыбнулся я. — Не будь тираном. Я с большим удовольствием общаюсь с людьми, которые не скрывают своих чувств. Это очень хороший и смелый вопрос, — перевел я взгляд на Наталью. — Как меня называть, решаю не я. Это решаете только вы. Если вы уверены в себе и готовы на это, я буду для вас просто Илларионом. Это дано всем, но не все этим пользуются, предпочитая ставить себя на ступень ниже. Я не против, раз холопское мышление накладывает подобные ограничения. Естественно, данное утверждение не относится к официальной сфере, где принято называть друг друга по имени-отчеству. Я ответил на ваш вопрос?
Я не знаю, что мне делать, — в глазах ее показались слезы.
— Стоп! — выкрикнул я, и она дрогнула. — Слез я не переношу. Как-то раз я треснул по затылку мальца, который разнылся у меня на глазах из-за того, что мамаша не купила ему киндер. Потом мне пришлось отдать этой истеричке круглую сумму, чтобы не доводить дело до суда, но оно того стоило. Могу повторить, если потребуется. Мы будем решать все проблемы на уровне цивилизованного взаимодействия, исключая эмоциональные всплески.
Не знаю, что это случилось, но я посмотрел на эту лежащую бедолагу по-иному. Кто знает, что выпало на ее долю? Она и не старая совсем, а уже седая вся. Имени своего не знает, да и на на алкашку не похожа вовсе. Эти мысли напугали меня, напугали всерьёз, ибо лишь слабый человек способен мыслить в подобном русле, жалея всяких убогих и юродивых
любит Бергмана и Кубрика, не утратил тягу к Баху и Моцарту, разбавляет Тициана и Босха Ван Гогом и Гогеном. А
истуканы, владельцев приглашения.
был один из типичных представителей деревенской молодежи в современной России. И если у Ремарка было потерянное поколение, то поколение, к которым принадлежал Дима, я называл невидимым. Они были невидимками, эти двадцатилетние не пристроенные провинциальные юноши и девушки. Они ничего не умели делать, не обладали какими-то особыми навыками, да и не хотели они ничего делать и ничем не хотели обладать. Они бесцельно жили там, где им не хочется, занимались тем, от чего их тошнило, но менять ничего они не решались, потому что не умели меняться сами, а учиться у них не было желания. Вот и коротали они свои жизни по деревням да прочим провинциям, погрузившись в плен безысходности, и жаловались каждый день, и страдали, но ничего при этом не делали. Эти невидимки были детьми своего времени. Они принимали участие в жизни, существовали на бумаге, по всем юридическим законам, но их как будто и не было вовсе, потому что, если их убрать (например, кто-то из них внезапно умрет), этого никто и не заметит даже. Димка был ярким представителем поколения невидимок. Распределили в академию МВД, не доучился, выперли, вернулся обратно, пристроился к Соловьеву — не благодаря своей сноровке, а опять-таки из-за стечения обстоятельств. И работает теперь не пойми кем — то ли сотрудник, то ли шнырь какой-то. И зарплаты вроде нет, и перспектив тоже не наблюдается, а все равно работает, и отталкивает этих прущих напролом невежд, и кричит на них, как будто собственность свою защищает.
Мы проезжали мимо магазина «Пятерочка» на улице Ленина, и я увидел очередь, выстроившуюся возле здания, но не возле входа, а где-то сбоку, у проулка. Я поинтересовался у Ивана, что это такое, и он поведал мне, что три раза в неделю, в установленные дни и часы, производится списание продуктов с истекшим сроком хранения. Десятки килограммов просроченных молочных и хлебобулочных изделий, колбасных и мясных и даже кое-какая бытовая химия попадали в мусорные баки с обратной части здания. Так вот, народ, приняв подобную процедуру за очередную акцию, теперь приходил за несколько часов до установленного времени, чтобы урвать себе что-то из испортившихся продуктов к столу. Первое время, по словам Ивана, действо это напоминало гладиаторские бои не на жизнь, а на смерть. Люди дрались, катались по земле, крыли друг друга матом, вырывали волосы. В подобных ситуациях побеждали, конечно, сильнейшие — куда там старикам да бабам. Но после нескольких подобных баталий народ самоорганизовался, был назначен старший сего мероприятия, который отвечал за количество продуктов в одни руки и за порядок очередности, так что процесс приобрел вполне организованный характер.
И я ехал и думал: что же это такое? Насколько нужно не уважать себя, сколько нужно иметь свободного времени и не иметь хотя бы критического минимума мозгов, чтобы довести себя до такого? Среди стоящих в этих очередях были не бездомные, не бомжи. Там были вполне себе нормальные, но мелочные люди.
Что касается изнасилований, то здесь картина более или менее типичная для деревни — взял бабу против воли, написала заявление, посидел, отрезвел, женился. Вот тебе и новая ячейка общества. Классика. Никаких педофилов, извращенцев, гомосексуалистов и прочих представителей, избалованных возможностями мегаполисов, на горизонте не мелькало.
Россия без макияжа. Нет, не Питер, где даже на хуй тебя посылают ямбом,
Я чувствовал, как будто меня разрывает изнутри, как будто в меня все накачивают и накачивают какой-то газ и я надуваюсь, трещу по швам и вот-вот лопну. Я почувствовал, как сводит челюсть, скрипнул зубами, вцепился в подлокотники гладкого алюминиевого кресла, но подлокотников не было. Чувства, которые я испытывал на тренировках, совершенно разнились с теми, что поглотили меня в тот миг. Я осознал, что больше не нахожусь в том кресле, и мне тут же сделалось страшно. Не было ничего вокруг, не было и меня самого. Я не чувствовал ничего — ни холода, ни жара, не было тактильных ощущений, запахов, не было ни верха, ни низа, не было света, не было тьмы. Не было пространства, не было… времени. А потом я услышал собственное дыхание. Сначала ровное, спокойное, но потом я ощутил, как будто несусь куда-то с бешеной скоростью и задыхаюсь. Затем был резкий удар в затылок, вернувший меня обратно. Из теории я знал, что перемещение длится какую-то долю секунды, но для меня эта жалкая доля растянулась на неприлично долгое время. Я все еще ничего не слышал, ничего не видел, но уже ощущал прикосновения к чему-то. Я лежал на спине, лежал на чем-то холодном, что-то кололо под лопаткой, и я разомкнул глаза. Действие это далось мне с трудом, как будто пришлось задействовать все, даже самые тайные, резервы организма. Я увидел небо, затянутое серыми медленно плывущими тучами. В ушах звенело. Звон этот был сначала громким, разрывающим перепонки, но он быстро шел на спад, делался все тише, а потом и вовсе сник. Теперь я слышал ветер, слышал какой-то хруст и даже голоса. Голова раскалывалась, болела сразу в нескольких местах, но я нашел в себе силы подняться, шатаясь. Все перед глазами кружилось, расплывалось. Я настроил фокус, присмотрелся, обнаружив перед собой силуэты трех человек.
