Ханса не покидало ощущение, что они обошли какой-то главный разговор и разговаривают так, словно уже сказали все, чего на самом деле не говорили.
Хлеб рвался, как хлопок. Pax Domini sit semper vobiscum [43], ах, как делил хлеб отец Пигхерцог!
Теплое солнце растеклось по столу и, как сироп, капало на стулья.
что такое звук?, сказал он, звук похож на цветы внутри цветов, на что-то внутри чего-то. А что есть внутри звука?, откуда берется звук внутри звука?
А у вас не вызывают жалости эти окаменевшие деревья?, спросил Ханс, эта промерзшая земля?
Жалости?, не понял шарманщик, они вызывают у меня надежду. Они — как обещание.
выходит, что есть два типа людей, да?, те, кто всегда уезжает, и те, кто навсегда остается.
ты видишь стопки книг в магазине, и тебе хочется заглянуть в каждую из них, узнать хотя бы их звучание. Ты чувствуешь, что упускаешь нечто важное, ты видишь их, и они тебя интригуют, искушают, напоминают тебе, как ничтожно мала твоя жизнь и какой безбрежной она могла бы быть. Каждая жизнь!
Все становится каким-то одинаковым, расплывается, перестает меня удивлять. И наоборот, во время путешествия все видится мне загадочным еще задолго до того, как я добираюсь до места.
Они молодые. Им пока кажется, что все на свете либо красивое, либо уродливое, без оттенков. Знаешь, я так люблю разговаривать с тобой, Ханс! Я ни с кем так раньше не разговаривал.
