кино заканчивается ничем
воздух согрет пролетевшим мячём
кораблик разлетается в щепки
ворона кричит земля земля
справа земля и слева земля
ветки как нервы крепки
герой сходил до ветру и всё
потом вернулся но нет басё
чтоб из этого вышло хокку
нет опять вернулся на двор
зашел в сарай и взял топор
длинный план сбоку
тихо-тихо в плацкарте ледяном
едут дед и бабка лежа на полках
дед глядит в бабкину полку бабка глядит в потолок
и покачиваются как лапы на елках
зина куда мы едем который час
за окном все время темно какая тесная полка
не знаю гриша какой вонючий матрас
а подушка зачем-то из шелка
говорящему легко
он как будто несет молоко
спотыкается
белой пеной слепа трава
и кузнечиха в кружева
одевается
а сказавшему нелегко
он как будто пьет молоко
из пакетика
и тяжелый квадратный глоток
обдирает его зобок
как эстетику этика
Выходишь из лифта: какое рагу
готовится в этих углах,
когда добавляют имбирь к сапогу
и ко щам — летаргический трах!
Побродишь по лестничным клеткам, кивнешь
Витьку из 126‐й,
такому же, тихо ведущему зож
в пыльных шариках шахты пустой.
Пошаркаешь, чтобы почувствовать «здесь»,
пошуркаешь, чтобы — «сейчас»,
и в синих бетонных мозаиках весь
изойдешь на говно и на щас-
тье…
Горы трупов, простые слова,
«человеческаа глава»,
лютый хворост по краям дороги.
Как вцепилились они в эту смерть,
проглотившие братскую жердь,
не расцепишь головы и ноги!
В головах тихий ветер, в ногах,
с козьей ножкой, в хромых сапогах, —
черный чёрт хозяйственного метра.
И слова простые как земля
говорят совхозные поля,
нежно выворачивая недра.
Десять лет из этого кинá
мимо мастерской К. Симуна
проходивший ни уха ни рыла,
горы трупов, попробуй, представь,
это просто, как шествовать вплавь
по земле, когда она застыла
на срезе водяного столба
пленка серого неба
жизнь в отражении слепа слаба
жгутиком дергается вверх
как банально начало конца,
но не бойся и требуй свинца
Серая мысль становится белой, ручной,
лабораторной, привычной к току, к игле,
и лежит, выполняя долг, побеждая гной,
на блестящем, чистом как спирт, столе
все эти ладушки-нелáдушки,
все эти любушки-нелюбушки,
все эти ёбушки-воробушки,
как воспарят под облакы, —
орлами станут шизанутыми,
героями, да, блять, героями
госцирка, госкино, госкосмоса,
и гоструда, и госвойны!
Здесь надо
и вот уже большие, белые
спускаются на землю ангелы
и вяжут всех и ждут, ядреные,
что скажет старший санитар…
