Когда Москва стала столицей нового советского государства, она быстро превратилась, по словам Эрика Скотта, в «многонациональный мегаполис, обладающий собственным самосознанием» [81]. В. И. Ленин и другие большевистские лидеры верили, что Москва станет центром международной социалистической революции. Высшее образование в Петрограде и Москве оставалось инструментом выстраивания связей, мобильности и потенциального влияния не только на граждан нового государства, но и на колонизированные народы всего мира. Потоки студентов направлялись в Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ), открывшийся в Москве в 1921 г. [82] Первый ректор университета Г. И. Бройдо видел миссию вуза в том, чтобы «подготовить кадры для советского и партийного строительства и их устройства в местные предприятия, для укрепления советской власти трудящихся в далеких степях и горах Азии» [83]. В 1925 г. КУТВ назвали в честь Иосифа Сталина. Университетский лозунг отражал идеи Сталина об отдельном, самодостаточном советском Востоке и остальном Востоке — колонизированном и зависимом, народам которого нужна была помощь московских просветителей. Один студенческий поток КУТВ насчитывал от десятков до сотен представителей каждой официально признанной национальности в пределах СССР, от Кавказа до Дальнего Востока [84]. Перед студентами всего мира предстала другая Москва, отличная от образа, нарисованного Бройдо: она стала «пунктом назначения» для иностранцев. Мигранты, вдохновленные коммунистическими идеями, мечтали увидеть мир, свободный от нищеты и имперского порабощения, а также получить в Москве бесплатное образование [85]. Треть учащихся КУТВ составляли студенты, прибывшие из арабских государств, Индии, Китая и Африки. В
Мечты о том, что они достигнут успеха в Ленинграде, придавали им сил. Несмотря на тесные помещения, без душевых, они считали себя счастливчиками. Каждая из них работала в разных отделах — одна торговала картофелем и луком, другая — яблоками, третья продавала капусту и морковь, — и каждая приносила в качестве «трофеев» домой часть товара, чтобы приготовить ужин. Хамагова также вспоминала, что их кормили сытными пятикопеечными обедами, которые им выдавали на рабочем месте. «Женщине [в общежитии], ответственной за [их] культурное развитие», Хамагова была особенно благодарна. Она вспоминала: «Она раздавала нам билеты в оперу, на спектакли, в театры — вы не представляете, как трудно было „достать“ билеты на балет или в театр Товстоногова [Большой драматический театр в Ленинграде], а нам они доставались, и иногда совершенно бесплатно — а также в музеи и на выставки». Эта «особая женщина» была их воспитателем: должность воспитателя в общежитиях для рабочих и учащихся была общереспубликанской; таких людей нанимали для «прививания советских социалистических ценностей» молодежи, впервые приехавшей в крупные российские города. Воспитатели должны были также следить за культурным и физическим развитием проживающих и их успехами в учебе [710]. Дважды в неделю Хамагова и ее друзья могли оказаться рядом со сливками ленинградского общества. Связи, сформировавшиеся на различных мероприятиях, и насыщенная культурная программа позволили Хамаговой влиться в городскую жизнь Ленинграда.
[рублей], а в паспорте лежали бы сверху еще десять, то есть как бы „чаевые“ <…> без проблем сразу выписывали билет» [839]. Орузбаев выглядел очень довольным, когда продемонстрировал интервьюеру свою способность подсунуть эти дополнительные деньги кассиру. Он ошибочно полагал, что после распада СССР «Аэрофлот» обанкротился, и считал это справедливым возмездием государству, которое допускало такое поведение на территории всего Союза.
Коррупция — или, точнее, использование коррупции — могло создать чувство принадлежности и лидерства, но также и вызвать ощущение разочарования. Орузбаев гордился своей способностью использовать коррупцию в советской государственной авиакомпании «Аэрофлот» и помогать соотечественникам. «Без взяток часто невозможно было купить билеты, даже когда самолеты летали наполовину пустые. Если бы вы протянули паспорт и попросили билет до Оша, они бы сказали: „Билетов больше нет“. Но если билет стоил, допустим, шестьдесят
Жизнь Хамаговой снова изменилась в 1975 г., когда она встретила польского студента, за которого впоследствии вышла замуж. Юридические особенности системы не позволяли советским гражданам, подобным ей, вступившим в брак с иностранцами с разных факультетов университета, совместно претендовать на жилье в городе. После бесплодных боев с ленинградской администрацией Хамагова уехала на учебную стажировку в Дели. По возвращении ее разочарование было уже не настолько острым, поскольку ее муж, «лучший студент Ленинграда», теперь получал ежемесячную стипендию в 100 рублей, а также стипендии от польского посольства. Вместе с ее окладом в 46 рублей у пары было достаточно денег, чтобы в 1977 г. снять квартиру в престижном районе Купчино [717]. Супруги «вели жизнь, несравнимую с жизнью многих их однокурсников», наслаждаясь обедами в ресторанах по всему городу и устраивая вечеринки с едой и напитками. «Больше всего, — рассказывала она, — я любила, когда меня (ошибочно) принимали за ленинградку» [718].
покупать пользующиеся спросом товары, от электроники до синих джинсов, и позже перепродавать их советским однокурсникам [656]. Оджагов вспоминал, что африканские студенты относились к другим «высокомерно», и это его раздражало [657]. Советские граждане с Кавказа и из Средней Азии через противопоставление себя африканским студентам чувствовали большую включенность в советское общество, разделяя его ценности: осуждение иностранной коммерции и плохое отношение к элитам
Кавказские и среднеазиатские студенты разделяли негодование ленинградцев и москвичей по поводу того, что африканским студентам предоставлялись различные привилегии, хотя на своем опыте они сами хорошо знали, как к ним относились из‐за системы квот в советских университетах. Африканцы получали более высокие стипендии — до 90 рублей в месяц, в отличие от стандартных 30 рублей, которые выдавали большинству советских студентов, и это при том, что они получали также финансирование от правительств их стран [655]. Поскольку кандидаты на обучение в СССР отбирались правительствами африканских стран, в лучшие вузы Ленинграда и Москвы прибывали дети — в основном сыновья — из семей элиты. Возможность часто перемещаться давала африканским студентам неслыханную выгоду: дважды в год они ездили в Западную Европу, что
о самым ярким образом чужаков на улицах Ленинграда и Москвы для советских темнокожих мигрантов выступали африканские студенты. Санатбаев и другие с детства видели мультфильмы и расистские карикатуры, которые привили стереотипы об африканцах как о неразвитых, невежественных и непонятливых обитателях джунглей [651]. Кист-Адад и другие ганцы, которые учились в Советском Союзе, постоянно, даже от детей, слышали расистские фразы, такие как: «Возвращайтесь в свои джунгли» [652]. Эти предрассудки складывались в нарратив о мигрантах из Средней Азии и Кавказа как о ведущих народах: студенты из восточных регионов позиционировали свои народы как «восточных» лидеров дружбы народов, которые приобщат африканцев к европейским ценностям. Ф
Несмотря на это, Асгаров предпочитал возить цветы на поезде, поскольку этот путь казался ему менее напряженным. Он перепродавал свои цветы крупным торговым сетям советской столицы, при этом рост продаж увеличивался, поскольку он хотел получать большую долю выручки. Цветок, стоивший в Баку пятнадцать копеек, в Москве мог стоить один рубль. В отличие от бакинцев, в Москве его деятельность никому не была интересна, а столичные покупатели ценили его качественный товар.
протяжении всей позднесоветской эпохи добраться в Ленинград и Москву всегда можно было легко и по приемлемой цене. К 1970‐м гг. были распространены авиаперелеты в Москву, особенно потому, что она служила транспортным узлом внутрисоветских авиарейсов. Грузины могли выбрать один из девяти ежедневных рейсов Тбилиси — Москва по относительно низкой и стабильной цене — 31 рубль [400]. Авиабилеты из Ташкента стоили несколько дороже — 48 рублей, но при этом полет проходил без пересадок. Помимо этого, Москва была пунктом пересадки для межреспубликанских и международных перелетов в Восточную Европу и за рубеж; а между рейсами у путешественников было достаточно времени, чтобы посетить различные экскурсии по столице [401]. А поехать на поезде в Ленинград и Москву было еще дешевле, и этот способ пользовался большей популярностью.
