Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол,
Твой подол в глубоких ранах
Пахнет до головокружья
Мертвым, мерзлым табаком
Птичье кря да русское бля.
И ни до-ре-ми, ни ля.
Далеко в поднебесье ноге говорит нога:
Послужили с тобой – и отправлены на юга.
А еще повыше рука говорит руке:
Подержи мои пальцы в своем ледяном мешке.
Но сердце тоже подходит к Чаше
И возвращается – вряд ли краше,
Но именины
Неотменимы.
Жизнь жительствует,
Портной шительствует.
…И как упоительно пахнет бензином, мама!
И как удвоительно пахнет бензином, сын.
Женское.
Бабское.
Из-под-сарафанное.
Рабское. Баское. Деревянное.
Ситчик-голубчик, розовый рубчик,
Дурной – да родной, как зубная паста.
Довольно одной.
Баста.
Я общим бессознательным прикроюсь, как сознательным,
Я общим одеялом укроюсь, как своим,
Укроюсь, как своим —
И буду ма-лы-им?
И малыим, и белыим, и страшным, и дебелыим,
Малявинскою бабой с чугунною губой,
Золовкою коварной, цистерною товарной,
Заслуженной коровой, ведомой на убой.
И каждой,
И любой.
Мой компас земной,
Упорное «больно»:
Довольно одной.
Вольно.
В небе праздничном, безразничном, фольговом,
В небе жгучем, незапамятном, фольгучем
Видно лестницу, приставленную к тучам,
Сверху донизу исхоженную словом.
И одное семенит,
А другое голосит,
А мое на перекладине качается-висит,
Еле держится,
Скоро сверзится.
Побегут к нему товарищи с расспросами,
Безъязыкими, равно – разноголосыми,
С клекотом, с кряктом:
Как оно? как там?
А в ответ, как колокол, мычат без языка:
– С пятой перекладины такая ммузыка!
Что-то стала я благонамеренная
Каша манная, ложкой отмеренная,
А на дне, как во львином рву,
Я себя на платочки рву.
Белые платочки, помойные цветочки
У киоска «Куры гриль», где дошла до точки.
У меня в голове
На продавленной траве
Город Эм, город лже,—
Как машина в гараже.
