— Товарищи! Сегодня мы с вами присутствуем при исключительной важности... важности для всего человечества — я бы сказал — событии. Создание вакцины — еще один шаг на пути к полной победе коммунизма во всем мире, еще одно доказательство торжества мудрой сталинской политики.
— Ты хочешь сказать, что в Вене учили немного лучше? — язвительно спросила жена, и началась их словесная игра, только им одним понятная…
— Да, совсем чуть-чуть. А, может, мне показалось…
— Ах! Илья Михайлович! Вы, кажется, излишне восторгаетесь буржуазной наукой! Когда я училась в Сорбонне, педагогический процесс был поставлен из рук вон плохо! Можете ли представить, что профорги не проверяли посещаемость студентов?!
— Какой кошмар! Сет импосибль!
Мы все по одному закону живем, по марксистско-ленинскому! — Да вы покушайте, покушайте! — забеспокоилась дамочка. — Это безусловно, это не вызывает сомнений, — серьезно подтвердил Рудольф. — Только микробы об этом не знают.
. Уму непостижимо! Но здесь есть какая-то роковая закономерность — интеллигенция не пошла за партией до конца. Они переродились. И эти ужасные корни, которые они успели пустить, их надо выжигать каленым железом. Иначе — революция погибнет
больнице три внутренних пояса карантина — палатный, поэтажный и общебольничный — обеспечивают медики. Но два внешних пояса — на уровне территории больницы и внешней ее охраны
Ну? Вы что-нибудь можете в этом понять?
Умная Елена Адриановна качает головой:
– И не пытаюсь.
Дорогой товарищ Сталин! Когда это письмо дойдет до вас, меня уже не будет в живых — я умру от чумы, как умер только что врач из Саратова, которого я изолировал и за которым ухаживал до часа его смерти. Я надеюсь, что эпидемия будет остановлена, и, если это произойдет, буду считать, что положил свою жизнь за советский народ. Мое положение смертника дает мне право, как мне кажется, обратиться к вам с личной просьбой. В июле 1937-го года был арестован мой старший брат Сорин Семен Матвеевич, начальник строительства шахты в Тульском угольном бассейне. Вся жизнь моего брата, его безукоризненное революционное прошлое таковы, что исключают те обвинения, которые были представлены ему при аресте. Прошу вас лично разобраться в деле моего брата
Там двое, — Ида села на табуретку, перевела дух и собралась с мыслями. — Алёша, выслушай меня внимательно. Произошла какая-то ошибка. Я совершенно уверена, что все разъяснится и тебя отпустят.
Двое в костюмах входят в комнату.
— Ида, вещи собери, — просит Алексей Иванович.
— Алёша, какие вещи? Тебя отпустят! — заклинательно воскликнула Ида.
— Теплые вещи. Носки шерстяные, свитер серый, белье… — перечисляет Алексей Иванович, а Ида тем временем уже перебирает носки, но, как на грех, все рваные.
— Вот вы, извините, кто по специальности?
— Я? Медик.
— Это хорошо, это хорошо. Значит, вы тоже идею биологическую понять можете. О наследовании благоприятственных качеств под влиянием воспитания... правильного воспитания, хочу сказать…
— А-а… — протянул Рудольф. — Я, видите ли, микробиолог, боюсь, мой объект живет по другим законам.
— Как это по другим? Как это по другим? — закипятился Молодой. — Мы все по одному закону живем, по марксистско-ленинскому!
снова — через заснеженную пустыню идет состав. В свете фар — вьюжное пятно снега и ветра, сугробы, сугробы…
