У Данилы изо рта пахло тиной, рукопожатие его было вялым, любовь – преданной, но унылой. Как освещение колхозного коровника. Никогда не погаснет, но ничего и не видно.
Скворчащая сковородка грибов в сливочном масле затмила мысли о жизни и смерти.
Излучение Оболенского напоминало бенгальскую свечу. Радостно, бравурно, бессмысленно, сиюминутно. На это и повелась.
– Боже, не надо! – взмолилась я.
– Боже тебе ничего и не даст, – пробурчала она, отрывая билет от толстого рулона.
Всяк на земле идет своим путем. Один – спасает этот мир, другой – губит. Этому в руки дают микроскоп, а тому – клинок. Да и корни твои, кровь твоя – деды да прадеды – не оставляют тебе выбора. Думаешь, сам все решаешь, везде рулишь, а оказывается, давно за тебя все продумано. Кто ты, какова твоя роль, за кого отомстишь, ради чего умрешь…
Так бывает, когда бесконечно лечишь хроническую болезнь, а потом просто машешь на нее рукой. Привыкаешь жить в боли, сквозь боль, несмотря на боль.
Убила. Ты. Мужа своего. Бог не простит тебя. И партия не простит.
Терпи, ублажай, жди, когда успокоится.
Батутовна была как наливное яблочко красных сортов, найденное среди зимы далеко под диваном. Кругленькая, сморщенная, смешная, но надкуси ее – невероятно сочная, впитавшая сладость забытого лета.
Он мечтал построить солидный дом с бассейном и виноградником, завести борзых. Чтобы Олеся ходила в шелковом халате и тапочках с меховыми помпонами, чтобы увлечение сына – самолетно-корабельное моделирование – превратилось в крепкую профессию с хорошим доходом, чтобы по выходным приезжала массажистка и мяла его мощные, слегка подуставшие бока.