На самом дне её существа лежало что-то настолько болезненное, что этого нельзя было касаться даже дыханием. Она не хотела помнить, что это. Так не хотела, что заболела тифом и провалялась без памяти больше двух недель. А когда тиф, не сумевший убить её, отступил, она, чтобы только не вспомнить, перестала чувствовать. Всё её существо защищалось от этого, как загнанный и обречённый зверь защищается тем, что притворяется мёртвым.
Страшные вы люди: женщины. Зачем вас Господь сотворил? Только чтобы нас, волосатых идиотов, вернее губить. Не вижу другой причины.
Священнику недавно минуло девяносто, но он ещё исправно служил, и седина на его голове была и не белой, и не серебристой, а тускло-зелёной, как будто её сполоснули водою лесного и очень холодного озера.
– Ты, может быть, думаешь, что гордость – это такая замечательная и редкая вещь? Совсем наоборот, совершенно! Это вещь – глупая, продиктованная раздутым представлением о собственной персоне, и больше ничего! Учти, пожалуйста: нельзя обидеть того, кто не хочет быть обиженным. Точно так же: нельзя и унизить, если человек знает, что его нельзя унизить. И унижение, и обида живут только внутри нас, а не привносятся извне, ты это запомни.
Не знает ведь плод, что ему уготовано: быть сорванным ветром, созреть, стать румяным, а может быть, сгнить и упасть недозревшим.
