За искорёженными объектами Шиле, за ляжками, чулками, худущими попами, безгрудьем и дегенеративными лицами угадывается неистовая жизнь самого Шиле во чреве эротики.
Кладбище целых морей спермы, причина падения демографических показателей, после бесчисленных выкидышей, пустотелая навсегда. Девочка – утоли мои печали. Многие поколения европейских мужчин снимали штаны, носки, громоздились, влезали на этого пролетарского ребенка, цапали, лапали, гладили, дрожали, стонали и выли у неё над ушком. Анархисты и владельцы ресторанов, фабриканты, офицеры и прыщавые клерки, сменяя друг друга во времени… Национал-революционеры, бритые фашисты, велосипедисты, строители всяких «банов» и ГЭС, бравые убийцы друг друга. Лили Марлен, Эдит Пиаф, девочка, ты наша! У неё нет родного языка, пусть её облик позаимствован у француженки. Она всех вечная подружка, общенародное, международное достояние.
Нужно понимать, что новая современная городская эстетика родилась именно в Париже, в первом мегаполисе мира, и нигде более не могла родиться. Именно в Париже появилась индустрия удовольствия, служащая нуждам нового класса буржуазии. Куртизанок Нинон де Ланкло или мадам де Помпадур не хватало на всю эту буржуазную орду заводчиков, предпринимателей и торговцев. Рынок удовольствий не мог поставить всем благородных девиц в качестве шлюх. Потому так сильно реагировала толпа в Салоне: Мане показал ей её кумира, потребляемый товар – тощую пролетарскую шлюшку. Новая сексуальность? Новый объект желания? За 150 лет до сегодняшнего дня? Ну да, такие вкусы не меняются быстро. Социальные моды меняются медленно.
Бёклин всей своей громадой обрушился на меня. «Остров мёртвых» это, конечно же, средиземноморское кладбище. Это морг. Кипарисы, мелководье с тёплой водой, мрамор, просвечивающий сквозь голубоватую воду. И запахи, которых не источает живописное полотно, но они яростно подразумеваются. Насыпь себе в ладонь йодированной соли, добавь воды, омочи губы – получишь вкус.
Приобретает репутацию меломана и библиофила. Член клуба гедонистов, один из королей дендизма, носил в петлице увядшую розу.
1867 года ведёт дневник «Себе самому».
«Моя оригинальность состоит в том, что я заставляю существа неправдоподобные жить по человеческим законам правдоподобия, стараясь всегда, когда это возможно, подчинить невидимый мир логике видимого мира».
У прерафаэлитов и потом у символистов была такая мазо-страсть к доминантным женщинам с резкими чертами лица, властительным, повелительным и жадным.
Живопись – это визуальное проявление мечты, некоего символа, сконцентрированного в образ. Умение создать такой образ-символ есть гениальность. Поэтому лучшие живописцы – все символисты. У них одна и та же душа, точно искры божии, распределённые неравномерно во времени.
У Рублёва хороши мистические выбросы лавы, все эти редкие голубые рубахи и красные небеса и запавшие глаза святых, но вообще-то он грубоват, его иконы – такие средневековые плакаты, как и большинство икон. «Мазня» – применимо и к его гениальным иконам. Гениальное не исключает мазни.
Визуальные образы Врубеля тогда украдкой загипнотизировали меня и через сетчатку глаз забрались в меня и стали там тихо паразитировать
