между нами — безбрежная звуковая тишь
и бумажный трактат чувственно-бесконечного.
ты оглушительно громко молчишь.
да и мне сказать больше нечего.
Исторически сложилось так, что люди России — «терпилы» сами по себе, хотят они того или нет.
опух мой язык за клеткой зубов взаперти,
и кто-то топтал мою отсыревшую бедную грудь.
я умею лишь громко молчать — за это меня прости,
смотри мне в глаза —
и читай в них словесную суть.
в крик
я каждой клеткой — глупый мазохизм,
разбери на буквы, запихни слогами в горло.
мне чужд всегда излишний романтизм —
и губ-ка влажная мое железо еле стерла.
я не умею в крик, и даже в шепот четко —
лишь глаза в глаза с люстровыми белками.
мой разум связал жгутами вины мою глотку —
талон на запрет выражения чувств словами.
мне бы сиропа да доброго дядю-лора,
чтобы голос не стал еще равнодушно-суше.
напиваюсь каплями неизвестного мне раствора,
а боли в легких становятся только хуже.
Так почему же именно страдание является эмоциональным базисом автора? Ответ весьма прост как для писателя, так и для читателя: оно заставляет чувствовать себя живым.
мы научим друг друга любить в особенном, исключительном толке,
хотя оба, изношенные, без слов знаем суть:
важно не клеить, а зацеловывать вазы осколки,
и вновь случайно/нарочно ее не толкнуть.
хотя оба, изношенные, без слов знаем суть:
важно не клеить, а зацеловывать вазы осколки,
и вновь случайно/нарочно ее не толкнуть.
Quelque part ici mon coeur repose —
с фр. — «где-то здесь покоится мое сердце».
прочитав наизусть все наши французские письма,
нецензурно вышлем, смеясь, того грамотея,
что в инстаграме
[1]
вещал нам, как верно влюбиться.
